Корабль плывет - [24]

Все это время я продолжала учиться в школе-студии МХАТ, нормально работая в театре. И мне уже было объявлено, что меня берут в труппу. Я считалась лирической героиней, была лучшей ученицей Тарасовой и Масальского. Но пока вместе со всеми изображала молодых идиотов в «Лошади Пржевальского». На репетициях я думала: «Боже мой, какой ужас, чем мы занимаемся!» В это время меня приглашают сниматься в фильме по Шекспиру «Много шума из ничего». Со мной на съемочной площадке — Костя Райкин, Леша Самойлов. Известный режиссер Самсон Самсонов обещал мне большую роль. Когда я приезжала к нему домой репетировать, он долго объяснял, как мы будем работать, а на съемках никакой большой роли не получилось. Зато я подружилась с Костей и Лешей. Атмосфера, как нередко бывает в кино, совершенно необыкновенная. И конечно, иначе быть и не могло, я однажды опоздала на репетицию «Лошади Пржевальского» и на спектакль «Мертвые души», за что меня и уволили. Но Ефремов мне, прощаясь, сказал: «Слушай, старуха, с такими-то фигурами, с такими-то талантами… Короче, три месяца посиди, а потом придешь и напишешь мне заявление о приеме на работу». Комсомольское собрание меня осудило за то, какая я недисциплинированная, и партийное собрание комсомольцев поддержало. Но я на них большого внимания не обращала, ведь в эти дни умирала Алла Константиновна.

Тарасова действительно меня очень любила, я много раз репетировала с ней у нее дома, она мне приносила на занятия конфетки, что, в конце концов, восстановило курс против меня. А она звонила мне домой, спрашивала, как я себя чувствую, как поела, как сплю. Ей мои «доброжелатели», точнее — подружки по курсу, написали письмо, что я валяюсь где-то под забором пьяная. Она звонит моей маме: «Позовите Людмилу!» Мама отвечает: «Сейчас я ее разбужу, она уже спит.» — «Я не верю! Позовите мне ее! Я получила письмо (конечно, не подписанное)! Она где-то гуляет пьяная, мне сообщили, она напилась в общежитии». Я просыпаюсь, беру трубку. Народная артистка СССР: «Людочка, кругом враги!»

Обычно после репетиций она со мной разговаривала о жизни. Она мне говорила: «Люда, ты добрый человек и отзывчивый. У тебя такая душа, что в жизни тебе будет очень тяжело». Буквально заклинала: «Запомни, тело продать можно, но если будешь продавать душу, то как человек погибнешь сразу. А если твоя душа погублена, то и твое тело долго не проживет». Я совершенно не понимала, о чем это она? Молодая была и мне казалось, что все в жизни легко и просто.

А тут я свободна от театра, мне в кино роли предлагают, вроде ничего не остановилось. Я спешила на какое-то свидание, когда вдруг Алла Константиновна позвонила и попросила меня зайти к ней домой. Она готовилась к операции. Я пришла. Тарасова: «Это, наверное, наша с тобой последняя встреча. Я вряд ли вернусь с операции, я в этом совершенно уверена». Она, действительно, уходя на операцию, написала: «Не жалею, не зову, не плачу. Все пройдет, как с белых яблонь дым… Если вернусь, допишу». Так и не дописала. Тарасова была настоящим лириком… Я к ней вошла в маленькую комнатку для репетиций, где висели портреты ее мамы, папы — интимная, только ее комната. Села рядом, и она мне сказала: «Люда, я считаю, что тебя никто защитить не сможет. Я уйду. Что дальше будет? Ефремов формирует новый коллектив, идет брожение, будет война. Твой курс категорически против тебя. Ты из-за своего характера не будешь ничего никому лизать, даже ни с кем не переспишь, поэтому нечего тебе делать во МХАТе. Сейчас в Театр Ленинского комсомола придет новый режиссер Марк Захаров. Он очень талантливый человек». (А я уже посмотрела в «Сатире» самый знаменитый московский спектакль «Доходное место», который прошел всего несколько раз и его закрыли. Анатолий Эфрос, Марк Захаров, Театр МГУ. Мы жили довольно насыщенной жизнью и были в курсе всех театральных событий.) Алла Константиновна продолжила: «Я тебе советую пойти в «Ленком». Софья Владимировна Гиацинтова в их худсовете председатель. Она была председателем экзаменационной комиссии, которая принимала у тебя экзамены по мастерству, знает тебя и ценит. Так что отправляйся к ней и скажи, что я прислала. Вот ее адрес». Оказалось, Гиацинтова живет напротив школы-студии, под аркой. Через день Тарасова отправилась в больницу и умерла на операционном столе. Я пришла попрощаться с ней во МХАТ, все мои сокурсники стояли у гроба, а я попала на самый последний ярус в зале, как чужая. Надо было ехать на кладбище, но я постеснялась сесть в автобус, потому что ощущала себя изгнанной из стаи. Но в тот же день с запиской от Тарасовой в руках я перешла улицу и вошла в эту арку. В тот же дом, где когда-то жила Зинаида Райх. Я постучалась, Софья Владимировна мне открыла. Я говорю: «Вы меня не узнаете?» Она говорит: «Что-то припоминаю». — «Я прошлой весной заканчивала…» — «Да, да, да, я помню». — «У меня случилась беда: Алла Константиновна умерла. Меня попросили уйти из МХАТа. Я хочу вам показаться». — «Вот и покажитесь. Приходите через два месяца. (Дело шло к маю, а в конце весны как раз проходят показы.) Вот с этой «Последней жертвой» и приходите». Я пришла, показалась, и через день мне позвонили, сказали, что меня приняли в труппу «Ленкома».