Корабль ночи - [54]

Думать о сыне, Брайане, было так же трудно: каким бы человеком он стал? Каково было бы смотреть, как мальчик подрастает, заканчивает школу, поступает в колледж? Не дай Бог, мальчуган получил бы место в банке своего деда и задыхался бы там так же, как в свое время Дэвид. Нет, это было бы слишком просто. Может быть, мальчик, заинтересовавшись тайнами океана, избрал бы иную, наполненную, жизнь – к примеру, занялся бы океанографией, проблемами охраны и очистки океана или морским строительством, тем, чем мог бы заниматься сам Дэвид, не определи семья его жизненный выбор. Он позаботился бы о том, чтобы Брайан узнал, как много на свете дорог и что он хозяин своей жизни.

Сейчас, один в ночи, одурманенный ромом, слушая, как море разбивается о риф, Мур не мог долго гнать от себя картины прошлого – вот они с сыном играют в футбол в огромном, заросшем травой парке под кудрявыми облаками; вот рука Бет касается его руки под длинным полированным столом на обеде в День благодарения в поместье у Мура– старшего; вот сверкает огнями и гремит музыкой карусель в бродячем луна-парке, их губы встречаются, а Брайан на деревянной лошадке с красными губами улыбается и хлопает в ладоши…

После того, как это случилось, после того дня, когда разразился шторм и в жизнь Мура ворвался ужас, после того как доктора определили его апатию, бессонницу и, позднее, приступы ярости как «синдром выжившего», отец встретился с ним в гостиной их родового дома; льдистые глаза старика всматривались в Мура сквозь синий дым кубинской сигары. Мур не смотрел на отца, вместо этого он сосредоточенно изучал огонь, пылавший в огромном мраморном камине.

– Если у тебя снова неприятности с полицией, Дэвид, – наконец скрипуче объявил отец, – я не намерен тебе помогать. Я хочу, чтобы ты уяснил это здесь и сейчас. С меня довольно кабацких драк и уничтожения общественной собственности.

Молодой человек хранил молчание. В камине ярко вспыхнуло полено.

– Ну? Тебе нечего мне сказать?

Мур медленно повернул голову; два ледяных взгляда встретились.

– В последний раз я не просил тебя помогать, – спокойно напомнил он.

– Черт побери, иначе было нельзя! – Старик взмахнул сигарой, просыпав пепел на восточный ковер. – Или, по-твоему, я должен был оставить тебя ночевать в камере, чтобы утром какой-нибудь проклятый репортеришка нашел тебя там, опухшего от пьянства, и накропал историю о том, как сынок Хортона Мура упился, начал буянить и перебил все до единого светофоры в восьми кварталах города? Боже правый! Именно это, конечно же, и мечтают увидеть мои вкладчики!

– Да пошли твои вкладчики знаешь куда, – неслышно для отца прошептал Мур.

– Ты и сейчас сидел бы за решеткой, если бы не мои связи в городском совете! – сверкая глазами, продолжал старик. – Господи, мальчик, к чему ты катишься? Заруби себе на носу, в роду Муров не было паршивых овец! И я, покуда я жив, не стану сидеть сложа руки и смотреть, как ты превращаешься в позор семьи! Не стану!

Мур кивнул, но ничего не сказал; он слышал, как потрескивает огонь в камине, и ему казалось, что это море разбивается о камни.

– Не знаю, не знаю, – пробормотал его отец, выпуская струю дыма, которая, закручиваясь кольцами, поднялась к картине над каминной полкой. С портрета на Мура смотрела еще одна пара изобличающих суровых глаз: дед. – Возможно, дело в том, что ты единственный ребенок в семье… может быть, поэтому я до сих пор был так снисходителен к тебе. Может быть, я слишком любил тебя – не знаю… Слава Богу, что твоя мать не дожила и не видит, во что ты превратился!

Мур наконец взглянул в лицо отцу, да так яростно, что тот замолчал.

– А во что я превратился? Ты хотел сделать из меня то, чем я никогда не хотел быть; мне противна сама мысль о конторе, о тесных стенах, о мертвом шелесте бумаг. Ты ведь твердил коллегам, что я – прирожденный администратор? Истинный Мур? Нет. Я туда не вернусь.

– Чем же ты тогда собираешься заниматься, идиот? Черт побери, ты же получил специальное образование! Никем другим ты быть не можешь! Боже правый, я знаю, что ты пережил очень тяжелое время, но ты ведешь себя, как помешанный! Их нет уже полгода, Дэвид! Они не вернутся, и единственное, что ты теперь можешь сделать, это снова впрячься в работу и делать свое дело!

– Нет, – сказал он. – Не могу.

– Понимаю, – кивнул отец; он вынул сигару изо рта и холодно, саркастически улыбнулся. – Не можешь или не хочешь?

– И то и другое.

– Тогда, если ты не возьмешь себя в руки, как подобает мужчине, – Мур-старший едва заметно подался вперед, – ты мне не сын. Я ошибался в тебе. Теперь я это вижу.

– Возможно. – Дэвид Мур поднялся; разговор подходил к концу, и, как обычно, последние реплики напоминали утратившие силу удары усталых гладиаторов. – Я скажу тебе, что я буду делать. Я давно раздумывал над этим. Я буду путешествовать, где – неважно. Я буду переезжать с места на место, пока не увижу все, что хочу увидеть, и, может быть, пока не найду место, где мог бы снова осесть. Здесь мне больше нечего делать.

– Ну разумеется. Ты собираешься бежать. От меня. От себя. Что ж, валяй, беги! Мне плевать! Куда же ты удерешь? Чего ты ищешь – еще одну такую же девицу?.. – Он вдруг умолк, подавившись последним словом: сын обернулся к нему, и накал его ярости заставил старика отшатнуться. Мур-старший закрыл рот, но постарался, чтобы Дэвид этого не заметил – ему не хотелось, чтобы сын думал, будто он испугался.