Корабль ночи - [41]

В тусклых лучах света, пронизавших завесу пыли, он увидел, что два самых крупных борова лежат на земле. Вокруг туш растекалась черная кровь, в ранах поблескивала кость. Свет испугал свиней; теснясь и толкаясь, с красным огоньком безумия в глазах они старались убраться подальше – в загоне разило смертью. Но сквозь визгливое хрюканье пробивался иной звук.

Рвали живую плоть.

Другой звук, громкое жадное чавканье, заставил Гудлоу попятиться от загона. Он налетел на жену, и та вцепилась в него, дрожа, – она увидела.

Вокруг свиных туш в загоне сгрудились какие-то фигуры, они алчно, торопливо рвали мясо руками и с хлюпаньем пили кровь, ручьями струившуюся по земле. Фонарь выхватывал из темноты то спины животных, то, на долю секунды, неведомых тварей, и похожих и непохожих на людей. Оказавшись на миг в луче света, они вскинули головы, и от ужаса у Гудлоу перехватило дыхание. Тварей было три, они сидели на корточках среди кровавого озера, над растерзанными тушами, и свет фонаря отражался в их глазах бушующим пламенем преисподней.

– Господи Иисусе, – хрипло прошептал Гудлоу.

Твари, закрывая костлявыми руками лица, отпрянули в темноту. Жена Гудлоу вскрикнула; темные тени, полускрытые облаком пыли, поднялись во весь рост, Гудлоу выронил фонарь, и они растаяли во мраке, ковыляя, как больные костоедой старики.

Гудлоу и его жена не двинулись с места. Женщина плакала, Гудлоу негромко повторял: «Ну, будет, будет, успокойся». В отдалении послышался хруст веток – это твари ломились через подлесок. Постепенно шум затих, но еще очень нескоро фермер решился неуверенно подойти к загону.

– Возвращайся в дом, – велел он жене. Она замотала головой, и Гудлоу рявкнул: – А НУ!

Жена попятилась, боязливо поглядывая на стену джунглей у него за спиной, и бегом кинулась к дому.

Гудлоу обошел загон и увидел прореху в сетке. Перешагнув через обломки досок, он опустился на колени рядом с тушами и осмотрел раны. У обеих свиней было разорвано горло, порваны сосуды, перекушены шейные позвонки. Под ногами были раскиданы большие куски мяса и клочья щетины. Животные в загоне еще волновались, они испуганно сбились в угол, как будто загипнотизированные светом фонаря. Гудлоу выпрямился, переступая через стынущие лужи, подошел к сетке и вгляделся в кусты подлеска. Неведомые твари нападали и убивали как звери, но в тусклом свете фонаря они показались ему похожими на людей. Старых и… да – больных. Чем-то вроде проказы: на лицах недоставало кусков плоти, на выставленной вперед руке было всего два пальца, голову разъедали какие-то желтые болячки. Он задрожал, неподвижным взглядом уставясь в темноту.

Покинув загон, Гудлоу заторопился к дому, зная: эти твари, кем бы они ни были – людьми, зверями или кошмарной помесью первых со вторыми – могут вернуться, а значит, непременно нужно зарядить ружье, которое лежит у него под кроватью.

12

Корабельный колокол над входом в «Бакалею для всех» пробил шесть. Над островом разгоралось утро, и Площадь постепенно заполнялась народом. Мелькали самые диковинные наряды, самые буйные расцветки, радуга первозданно ярких красок. Гомону и смеху вторили слитые в единый радостный ритм негромкие, деликатные голоса барабанов – на крыльце бакалеи устроились со своими железными причиндалами местные музыканты; время от времени, не прерывая игры, они выразительно указывали на брошенную наземь шляпу, предназначенную для сбора мелочи.

Суббота на Кокине была базарным днем: на прилавках грудами громоздились товары – бананы, кокосы, папайя, маис, кукурузные початки, табак, всевозможные овощи, – а в тени крытого соломой навеса стояли огромные ведра со льдом, а в них – рифовые окуни, желтохвосты, кальмары и груперы. Чуть поодаль были аккуратно сложены вязанки сахарного тростника: ребятишки охотно покупали сладкие стебли. Хрюкали свиньи, натягивая веревки, которыми были привязаны к вбитым в землю шестам; по соседству в картонных коробках квохтали цыплята. На пятачке тени стояло кресло-качалка – покачиваясь в ней, старик в соломенной шляпе рассказывал о привидениях столпившимся вокруг ребятишкам с круглыми от страха глазами. Все что-то пробовали, громко торговались, жарко спорили о том, какой маис слаще, восточный или северный – и товар переходил из рук в руки.

Дэвид Мур с завернутым в газету рыбным филе под мышкой и пакетом овощей в руках робко пробирался через толпу в самой гуще водоворота красок, музыки, оглушительных азартных голосов. У лотка, где торговали напитками со льда, он задержался, чтобы купить лимонад, и опять был подхвачен плотным людским потоком. Он заметил в толпе знакомых, но никто не заговаривал с ним, а те, кто ловили на себе его взгляд, поспешно отворачивались и принимались перешептываться, оживленно жестикулируя. Мур знал, что он пария – ведь это он нашел и вызволил из водного плена немецкую лодку – и ему почему-то делалось стыдно под этими напряженными тяжелыми взглядами. После того, что примерещилось ему внутри подводной лодки, ему вдруг стали понятны страхи островитян. Примерещилось? Была ли это игра его воображения или действие скопившихся в подводной гробнице газов? То же самое было с кошмарами, начавшимися после гибели жены и сына Мура, – ведь сколько раз он просыпался в поту, дрожа всем телом, готовый проклясть Господа за то, что тот позволил этому случиться снова! Но на борту немецкой лодки все казалось таким реальным – звуки, запахи, поднявшиеся ему навстречу призраки со страшными лицами, с зияющими ртами… «Прекрати!» – приказал он себе, притворяясь, что разглядывает гроздь зеленых бананов.