Корабль ночи - [40]

– А может, и надо бы, – упорствовал Мур, не желая сдавать позиции. – В том, что находится внутри этой лодки, есть что-то ужасное, Кип. Ты это знаешь не хуже меня.

Кип тяжело взглянул на него, выложил рядом со своей опустевшей бутылкой мелочь и поднялся.

– Я иду домой спать. Надеюсь, ты сделаешь то же самое. – Он помедлил и легонько хлопнул приятеля по плечу. – От этой лодки одни неприятности. В понедельник утром я велю отбуксировать ее на глубокое место и вскрыть корпус. У тебя уже есть нацистская безделушка, у меня – убийство для расследования. По-моему, хватит.

– Дай Бог, чтобы от нее удалось так легко избавиться, – глухо проговорил Мур.

Кип отошел и по дороге к выходу затерялся в толпе. Мур остался один.

Пробираясь между тесно стоящими столиками, констебль оказался рядом с компанией, играющей в покер. Один из игроков, подавшись к приятелям, с жаром о чем-то толковал, понизив голос до шепота и округлив глаза. Заметив напряженное выражение их лиц, Кип прислушался.

– …это та чертова лодка виновата, из-за нее все, – говорил человек за столиком. – Я пойти поглядеть на нее и то боюсь. Не надо мне… – Он вдруг заметил, что на него не смотрят, и взглянул Кипу в лицо. Кип медлил, оглядывая сидевших за столом.

Тот, кто говорил, посмотрел на сдающего:

– Две, мать твою.

Кип выбрался из шумного прокуренного бара на прохладный ночной воздух. Шагая через улицу к джипу, он вдруг уловил в дуновении вечернего бриза гнилостный душок. Он знал, откуда этот смрад: из дока, где стояла полуистлевшая лодка, сквозь щели и дыры просачивалась гниль, чтобы отравить всю Кокину.

Он сел за руль, но включил зажигание не сразу. Он мог врать Дэвиду Муру – наверное, он мог врать всему острову, постольку поскольку это подразумевала его должность стража порядка. Но обмануть себя он не мог. В чреве немецкой подлодки таилось что-то ужасное, грозное, невыразимо злобное.

Струя гнилого запаха кольцами обвилась вокруг него, сдавила горло. Он завел мотор, включил передачу и поехал по темным улицам домой.

11

Однажды, в дни бурной юности, прошедшей на припортовых улицах Сан-Томаса, Кокрелл Гудлоу видел, как зарезали женщину.

Все произошло очень быстро: по улице шла стройная, гибкая молодая негритянка в платье в коричневую полоску; вдруг мелькнуло яркое пятно – из переулка выскочил мужчина в красной рубахе. Он схватил негритянку сзади за горло, она уронила на землю сумку с продуктами, и Гудлоу увидел, как коротко, остро блеснул нож, вонзаясь ей под ложечку – раз, потом другой. «Мразь! – не помня себя орал мужчина. – Грязная тварь!» Молодая женщина открыла рот, чтобы закричать. Сперва послышался страшный булькающий хрип, а потом – пронзительный визг, от которого по всему телу у Гудлоу пошли мурашки, перехватило горло, а руки сами зажали уши. Мужчина оттолкнул свою жертву, бросил нож и кинулся бежать. Несколько человек постарше с криками погнались за ним; на залитой кровью земле в ужасе и отчаянии безостановочно кричала женщина. Потом она замолчала, тогда наконец кто-то склонился над ней.

Сегодня, сорок лет спустя, Кокрелл, спавший сном праведника, вновь услышал этот крик.

Он мигом вскочил с постели. Как и в тот день много лет назад, каждый нерв в его теле трепетал, а сердце тяжело бухало в груди. Еще плохо соображая со сна, чувствуя босыми ногами шероховатые половицы, Кокрелл принялся нашаривать на ночном столике фонарь.

– Что это? – приподнимаясь в постели, спросила его жена, едва видная в темноте. – Что за звук?

– Погоди, – отмахнулся Кокрелл. Спички. Куда подевались эти проклятые спички? Он нашел коробок, зажег фонарь. Теплый свет залил убогую комнатушку. Кокрелл накинул поверх трусов изношенную рубашку, взял фонарь и пошел к единственному окну. Окно было открыто. Он отдернул рваную занавеску и выглянул в темноту. Рядом появилась жена, вцепилась Гудлоу в плечо.

Крик – нет, скорее визг – повторился: пронзительный, громкий, болезненный. Казалось, кричала женщина, получившая удар ножом. Но нет, этого не могло быть. От фермы Гудлоу до деревни было две мили и еще миля – до следующего ближайшего населенного пункта. Через несколько секунд визг оборвался тонким отчаянным хрюканьем. В загоне за сараем забеспокоились свиньи.

– Что-то забралось к свиньям! – Гудлоу заторопился прочь от окна, мимо жены, через крохотную кухоньку к двери черного хода.

– Не ходи, Кокрелл! – отчаянно вскрикнула жена. – Не ходи!.. – Но он уже выбежал за дверь, схватил прислоненную к стене мотыгу и, освещая дорогу фонарем, заспешил к загону. Теперь визжала не одна свинья – в ночи звучал целый хор жутких, почти человеческих звуков боли и страха, и по спине Гудлоу поползли мурашки.

– Не ходи! – Жена в развевающемся халате бежала за ним.

На подходе к сараю Гудлоу воинственно вскинул мотыгу. Дверь сарая была взломана, одна створка наполовину сорвана с петель. «Что за черт?» – изумился Гудлоу, лихорадочно соображая. Тут он обогнул сарай и остановился у обнесенного металлической сеткой загона, где держал свою живность.

В загоне метались рыжевато-бурые свиньи, откормленные для субботнего рынка; обезумев от страха, они толкались, лихорадочно рыли пятачками землю и визжали. Из-за поднятой ими пыли Гудлоу ничего не мог разглядеть и поднял фонарь над головой.