Корабль и другие истории - [54]

Конечно, название моей поэмы с точки зрения моряка звучало как неточное, условное, литературное. На самом деле «Сириус» был парусник, баркентина или шхуна-барк. Но один из капитанов «Сириуса», писатель, капитан дальнего плавания Юрий Дмитриевич Клименченко, в самом деле не мог (как и все остальные, впрочем) пережить «пошлую судьбу» своего любимого плавсредства, и (как в поэме) действительно пришел на ставший кабаком парусник, выпил, плясал в кабаке. Это рассказала мне Нина Александровна Чечулина, редактор моей первой книги стихов; в числе капитанов «Сириуса» был и ее муж, друг Виктора Конецкого, моряк, яхтсмен, в молодости он показывал ей, своей невесте, баркентину. Жили Чечулины на Фонтанке в доме Державина в бельэтаже, к ним приходил в гости тоже живший на Фонтанке подле дома Толстого композитор Клюзнер. Я помню матушку капитана Чечулина, родившуюся и проведшую юность в Средней Азии, любившую до старости бирюзу, серебро, лалы; стоило ей в старости надеть мертвый жемчуг, как через два дня жемчуг оживал. Муж был ее много старше, и прозвище его было «маркиз в красных башмачках», это присловье о щеголях восемнадцатого века встретилось мне потом в книге Пыляева.

Штигличанин Феликс Романовский рассказывал: о капитане Чечулине ходили легенды. Принимая участие в международных соревнованиях на полусломанной маленькой жалкой яхте со швами, залепленными пластилином, шел он первым, и только из-за недоразумений с неисправными рулем и рацией оказался на втором месте. Обсуждалось, как во время рейса из трюма вычерпывали воду, говорили о продуктах, взятых в обрез из-за размеров яхты и т. д. и т. п. То были первые состязания, в которых участвовали русские после тридцатилетнего перерыва. И делался вывод: наши, мол, и на корыте вокруг света сплавают. Я же слышала об этой регате из уст самого героя легенды, в частности, о заметке в английской газете: «…капитан Чечулин на самодельной яхте…» Журналисты британские были уверены, что такое можно сделать только вручную в собственном гараже. Однако, Чечулин утверждал: ход у яхты был великолепный, инженерное решение на высоте; ну, изготовлена была, конечно, традиционно, неведомо как, к тому же меньше всех яхт, участвовавших в регате.

Читатели ленинградского журнала «Аврора» помнят очерк Клименченко о легендарных капитанах «Сириуса».

Теперь Юрий Клименченко — неподалеку от могилы Клюзнера — лежит на комаровском кладбище рядом с любимой женой, которую пережил ненадолго. Я дружу волею судеб с племянницей его, Натальей Клименченко, которая помогла мне выпустить не одну книгу, она разбирается в компьютерном наборе гораздо лучше меня, хотя училась в Горном институте, подле которого, сложив руки на груди, смотрит на воду капитан Крузенштерн, — там, где всегда стояли парусники, приходившие в город.

ГОФМАНИАНА

— Как, у вас есть брат, господин архивариус? Где же он?.. Также на королевской службе, или он, может быть, приватный ученый?

— Нет, — отвечал архивариус, холодно и спокойно нюхая табак, — он пошел по дурной дорожке и стал драконом.

Э. Т. А. Гофман

Читая о восемнадцатом веке, помалу втягиваешься в некую гофманиану. И только прочтешь, что Гофмана звали Эрнст Теодор Амадей, как снится герой ненаписанного никем произведения по имени Федор (Теодор!) Теофилович, пишущий статью о звездных скоплениях и созвездиях дырявой тетушкиной шали на просвет. Вспомнив в который раз полное имя Моцарта, данное ему при крещении, — Иоганн Хризостом Вольфганг Теофил — дивишься этому отсвету Златоуста, Хризостому, а заодно и латинскому переводу последнего имени — Амадеус, и видишь нескольких взявшихся за руки, бегущих по садовому лабиринту, а не одного… А за углом, на соседней странице книги с забытым названием тебя подстерегает некто Готфрид Кристоф Байрейс, профессор физики и математики, полуученый, полушарлатан, иллюзионист, загадка для современников, явившийся в 1757 году на обед к герцогу Брауншвейгскому в черном фраке, который к концу обеда стал красным; и поневоле в пару к нему в воображении твоем проезжает на собаках (ведь ездил же натуральным образом!) по заснеженному офранцуженному царицынскому парку король московских шулеров екатерининской эпохи барон Жерамбо, сущая сатана, пальцы в перстнях, брови выбриты, одеяние черное в галунах, на груди череп вышит; едет, латинские стихи, сочиняя, бормочет, иные крестились, его увидав, но так, чтобы барон не заметил.

А читая самого Гофмана, всякий раз дивишься, что среди его персонажей был художник по фамилии Траугот.

РАКУШЕЧЬЯ ТРАВА

Говорят, она растет только в Японии, это не так, нам встречалась в Анапе на дальнем пляже Бимлюка, что за ржавой баржей Дюрандой, серебристо-зеленая, в листиках, подобных отросточкам суккулента, ракушечья трава; каждому, кто понюхал ее, снилось, что он превратился в рыбу.

НАШ НОВЫЙ

Одна из внучек Наталии Малевской-Малевич взяла старый бронзовый подсвечник, навязала на него бантиков, цветных ленточек, резиночек для волос, бранзулеток, детский непарный розовый носочек и т. п., поставила на видное место красоваться, и на вопрос — что это?! — отвечала: «Это наш новый спонсор».