Корабль и другие истории - [3]

Он торжественно парил,

облаку подобный,

хрестоматийный и подробный.

— Это мираж, — промолвил Мардарий.

— Фата-моргана, — произнес Босый.

Он был романтическая натура, как все ворюги.

— Летающая посудина, — сострил Мурзик.

Появившаяся за трубой кошка Домна подобострастно захихикала.

Острый киль бесшумно рассекал городской воздух.

— Может, это обман зрения? — спросил Мардарий:

— Вследствие авитаминоза, — поддакнул Босый.

— Это весенний катаклизм! — сказанул Мурзик.

Он любил выражаться.

Особенно в присутствии кошек.

— Ах! — вскрикнула Феня.

— Мышь! — взлетел над крышею Мурзик.

— Лови! — заорал Мардарий.

— Дрянь! — зашипел Босый.

— Корабль! корабль! — корабль! — пищала мышь,

                                                       проваливаясь

                                                       в водосточную трубу.

Это была самая хитроумная,

Самая тихолапая,

Самая прыгучая,

Самая везучая мышь в городе.

— Эх… — сказал Мардарий.

— Да, — сказал Босый.

— Увы! — сказал Мурзик.

— Ай, — сказала Феня.

Придя в себя коты завертели головами как совы.

Ничего такого.

Небо как небо.

Небосклон при появлении звезд.

Небосвод в полный рост.

Несчитанные овцы.

Немеряные поля.

Никаких следов корабля.

— Может, его не было? — спросил Мардарий.

— Небу небово, — сказал Босый.

— Хочу корабля белого! — заявил Мурзик.

Феня смутилась и ретировалась.

Смеркалось.

— Смотрите, сограждане! — сказал Мардарий.

Они свесили усатые лица с края крыши.

Посередине двора стояла голубая лужа.

Или лежала.

В ней отражались дома, окна, деревья, крыша, коты,

                                              и растаявший в вечере корабль.

— Может, это летающая тарелка в стиле «ретро»? — спросил Босый.

— Художественный образ попутного ветра, — сказал Мурзик.

Феня опять высунула из-за трубы морду с мелкими чертами лица.

Мурзик выражался и изъяснялся именно для нее,

и она с упоением слушала,

ибо шел месяц март,

о чем и подумала пролетающая с Невы на Неву чайка:

«Месяц март.

Кошачий бардачный бард.

Белая рыбка на ножках,

бегущая через двор.

Вздор.»

Чайка увидела голубую воду

и в ней белую глыбу,

подумала про мороженную рыбу

и убыла, отметив наметанным оком

контейнер великолепной помойки,

На котором сидел одиноко

котенок молодой

наедине с селедочной головой.

— Чайка, — сказал Мардарий.

— Рыбу жрать полетела, — сказал Босый.

— Мне снилось намедни, что у меня крылья есть, — сказал Мурзик,

И что я ныряю за рыбой в Неву.

Все-таки вода — мразь.

— А грязь? — спросил Мардарий.

— Всю жизнь и живешь как кот на глине, — сказал Босый.

Владычица Мышей

                       уже занавесила окно

                                              и распустила косу.

— Что вы больше любите, печенку или мозги? — спросил Мурзик.

Ночь вступила в права.

Разноцветные окна светились.

Светофоры мигали.

Звезды поголубели.

Фонари позолотились.

Город приготовился спать,

дабы ночной космогонии достойно противостоять.

Швы между жестяным пасьянсом таяли во мгле.

Коты лениво разбредались.

— Потянуло к земле? — спросил Мардарий.

— Хозяева уснут, домой не попаду, — сказал Босый.

Он был домашний.

— Лично мне пора на шашни, — сказал Мурзик.

Некая кошачья тревога

распространялась из мансардного окна.

— Она опять не одна, — сказал Мардарий.

— Сходка дичи, — сказал Босый.

— Мышиная Фея, — сказал Мурзик.

— Ах, — сказала Феня.

В город по капле вливалась тишина.

И весна.

3. ДВОЕ ДОМОВЫХ И ОДНА НАДОМНАЯ

— В классической, — сказал Шут, — литературе… —

Он сидел на шкафу.

Седые волоски клочьями.

В бороденке пылища.

Нога на ногу.

С пяточкой голой.

И полировал ногти.

Он ставил рекорд.

Ноготь указательного пальца левой руки

был длиною с вершок.

Шут не подстригал ноготь по календарю.

Ставил в хозяйском календаре птички.

— В классической, — сказал Шут, — литературе… —

— Он был очень образованный домовой.

Домовой-сноб.

— …литературе, — сказал Шут, — есть пьеса,

В которой главные герои — наш брат, нечисть.

— Чья пьеса-то? — спросил Облом.

Облом лежал под кроватью и грыз леденец.

— Англичанин написал, — отвечал Шут.

Они помолчали.

— А как называется? — спросил Облом.

— Точно не скажу, — сказал Шут. —

Старый я стал. Провалы в памяти.

То ли «Осенний сон»,

То ли «Ночная весна».

— Упражнения делай, — сказал Облом. —

Стихи учи наизусть. Мнемотехнику изучай.

Дыши, как в Индии ихние домовые дышут.

Массаж производи, как в Китае надомные.

— Между прочим, — сказал Шут, —

                                похоже, что у нас появилась надомная.

А что такое мнемотехника?

— Женщина? — спросил Облом. — Это метод такой.

— Не то чтобы женщина, — сказал Шут, — не совсем.

Но вроде того. А в чем метод-то?

— К примеру, — сказал Облом, — ты хочешь запомнить слово «нататения».

— Разве есть такое слово? — спросил Шут.

— Есть, — сказал Облом.

— Что обозначает? — спросил Шут.

— Что-то научное, — сказал Облом. — Не отвлекайся.

Сначала запоминаем «на».

Представить, что я подхожу и даю тебе пшена.

— При чем тут пшено? — спросил Шут.

— Пшено ни при чем.

— Зачем же я должен его представлять? — спросил Шут.

— Ты не его представляй, а меня, — сказал Облом. —

Я подхожу и говорю: «На!»

— Лучше дай мне тянучку, — сказал Шут.

Он был сладкоежка.

— Пусть тянучку. Это все равно.

— Большая разница — тянучка или пшено.