Корабельная слободка - [104]

Ночевать стали в кладовке при часовне. Здесь на досках бабушка расстелила свое ватное одеяло из разноцветных лоскутков и еще набросала какого-то тряпья, кому что. И кто посапывая, кто похрапывая, а заснули все… все, кроме Николки.

Николка то ложился, то вскакивал и, неслышно ступая босыми ногами, пробирался на улицу. Там он обходил вокруг часовни, проверяя, на месте ли тележка, упрятанная в кусты, и замирал, прислушиваясь к звукам, которые рождала ночь.

Это были звуки, шедшие непонятно откуда: какой-то шорох позади, всплески крыльев где-то рядом, а то легкий треск, как от надломленного сучка, или чье-то бормотанье словно спросонок. И над головой у Николки тоже стоял невнятный шопот, будто там, вверху, в светлом небе, шушукались звезды.

И вдруг этот строй малых звуков, осторожных и приглушенных, был резко нарушен топотом копыт.

Николка вмиг снова очутился на крыльце часовни и вытянулся там, как струна.

Топот шел со стороны Байдар. На горе мелькнули было огни факелов и вмиг пропали за деревьями. А топот стал еще явственнее. И пятнадцати минут не пройдет, как всадники нагрянут в часовню.

Николка метнулся к тележке и стал выдирать ее из кустов. Но через минуту раздумал и снова затолкнул ее в кусты. Потом бросился в часовню и стал поднимать всех по очереди.

— Бабушка, вставайте! — шептал Николка задыхаясь. — Господин капитан Елизар Николаич, вставайте… Жора, Мишук…

— А? Что? — закричал капитан Стаматин. — Тревога? Где? Кто? Откуда?

И, попытавшись встать, сразу грохнулся обратно на пол.

— Барабанщик! — крикнул он снова, барахтаясь между досками, ничего не видя в темноте и не различая голоса Николки. — То самое… Барабанщик, ударь тревогу! Тревога-а!

— Елизар Николаич, тихо… господин капитан… — увещевал капитана Стаматина Николка.

Нащупав в темноте щетинистую бороду, Николка схватил капитана Стаматина за плечи и так тряхнул, что у капитана пошло стрелять куда только. Он мгновенно присмирел, и тогда конский топот стал слышен и в часовне.

Николка сообразил, что время упущено, и выбираться из часовни на улицу, чтобы там спрятаться где-нибудь в кустах, поздно. Пламя факелов уже играло на тропе по скату и отражалось желтым в медных касках всадников и белым в их длинных палашах.

Бабушка всхлипывала в темноте; капитан Стаматин повторял только: «мда»; а Жора с Мишуком подползли к раскрытой на улицу двери и ждали, что будет. Один Николка не оставался на месте. Он поминутно выбегал на улицу и, возвращаясь в часовню, метался там из угла в угол и в кладовку забегал, где были капитан Стаматин и бабушка Елена.

«Вот сейчас, — думал Николка, — нагрянут эти, в медных касках, и тогда все пропало».

Они всех завезут, куда ворон костей не заносил, и Николка больше никогда не увидит Севастополя и не будет ловить крабов под камнями в Большой бухте. А Николкина мать, поджидая его, будет плакать, лить горючие слезы, и, не дождавшись Николки, умрет с горя. И всё оттого, что Николка не слушался матери и по целым дням пропадал на бастионах и без спросу убежал из дому, в Балаклаву пошел с Мишуком и Жорой. И в Туретчине Николку будут мучить и огнем жечь, чтобы Николка стал турком. Но Николка лучше умрет, а в турка не перевернется никогда, хоть на куски его режь. И там еще видно будет: может быть, Николке удастся убежать из турецкого острога, даже наверно удастся…

— Ой! — вскрикнул от неожиданности Николка.

Доска, на которую он ступил, треснула у него под ногами, и он кубарем покатился куда-то вниз, в кромешную темноту. Там что-то сразу шарахнулось под ним, что-то пискнуло, и он сразу вспомнил, что под досками-то ведь был люк и лестница там виднелась в люке, лестница в подполье, куда он теперь провалился. Недолго раздумывая, Николка нащупал в темноте лестницу.

— Бабушка! Елизар Николаич! — позвал он, высунувшись из люка. — Скорей, скорей, не мешкайте! В подполье, все в подполье полезайте! Мишук! — крикнул он, уже выбравшись из подполья весь. — Давай сюда бабушку!

Мишук тоже вспомнил про люк в подполье и, не медля ни минуты, потащил бабушку Елену к люку. Николка с Жорой ухватились за капитана Стаматина и запихали его в подполье вслед за бабушкой. Капитан пробовал было сопротивляться, но силы в нем не было никакой, и он скользнул вниз по лестнице, как тюфяк, набитый соломой. Вслед за капитаном Стаматиным в люк полетели одеяло из лоскутков и прочие бабушкины пожитки, потом куль с провизией, а за ним в подполье шмыгнули Жора и Мишук. Вражеские кони уже закружились на площадке перед часовней, а в самой часовне заиграли зловещие отсветы — факелов и черные тени запрыгали… И только тут Николка, нырнув в подполье, накрыл над собою люк куском доски.

В подполье было гадко, липко, сыро. Крысы с визгом бросались из стороны в сторону. Слышно было, как тихо всхлипывает сквозь платок бабушка Елена. Тяжело, с присвистом, дышал капитан Стаматин. Ребятам под ноги попадались какие-то черепки и обломки — что такое, не понять было. Темень была в подполье — ни зги не видать! Но все сразу умолкло, бабушка перестала плакать, капитан Стаматин затаил дыхание, даже крысы как будто пропали куда-то. Вверху в часовне раздался топот шагов, звон шпор и бряцание оружия. Сквозь щель в доске, которою Николка накрыл люк, прорвался на один миг лучик света от факела и пропал. Сердитые возгласы, похожие на ругань, а вслед за ними раскатистый смех гулко отдались под сводами пустой часовни. Кто-то стал носками сапог разметывать доски в кладовке, и у Николки зашевелились на голове волосы. Он скрючился на верхней ступеньке лестницы у самого люка и готов был тотчас же скатиться вниз, если только доска, которою он накрыл люк, будет отброшена в сторону. Но случилось как раз обратное.