Копья летящего тень - [7]

Юриков медленно подошел к постели, стал коленом на маленькую подушку, прикоснулся к подрагивающим пальцам Клеопатры.

Никаких искр. Но ее кожа! Ладонь Юрикова словно растаяла, растворилась, наполняясь томной негой. Какая-то возбуждающая его всего энергия стала быстро распространяться по телу. Ему захотелось схватить Клеопатру в охапку, прижать к себе, вжаться лицом в ее грудь, вслепую выискивая языком маленькие коричневые соски…

— Разве тебе неприятно со мной? — журчал ее голос. — Не лги, я сама все вижу. Какая странная одежда на твоих бедрах. Странная и ненужная. Я хочу снять ее.

Маленькие руки заскользили по бедрам Юрикова, приводя его в дрожь. Лежа на подушках, он извивался под ее ласками, едва сдерживая томящиеся в груди стоны. Никогда в жизни ему не было так хорошо.

— Я хочу быть твоей рабыней, — жарко шептала царица, — ты такой сильный… я люблю твои руки…

Юриков сжал ее плечи, опрокинул навзничь. Царице нравилось делать вид, что она сопротивляется, хочет вырваться, боится этого ложного насилия. Вдруг им овладело ранее неведомое чувство, вероятно, внушенное ему Клеопатрой — Юриков прижал коленом к постели ее руку, вторую завел за спину, лишив возможности сопротивляться, и впился губами в мечущееся тело.

— Да, да… — вырвалось из ее груди, — еще…

Этот неистовый четырехрукий и четырехногий зверь, барахтающийся в постели, хрипло дышащий, вздрагивающий, вскрикивающий двумя голосами, стонущий, извивающийся, был одновременно красив и безобразен. Притаившаяся за ширмой служанка не могла оторвать от него взора и боялась даже вздохнуть.

Наконец этот зверь успокоился, устал и снова разделился на мужчину и женщину. Со лба Юрикова струйкой стекал пот. Клеопатра приподнялась над ним, пальцем провела по этой струйке, тихо засмеялась. Потом погладила ладошкой его волосы. Юрикову были приятны ее прикосновения, приятна мысль, что этот прилив нежности в ней был вызван именно им.

— Хочешь красного вина? — спросила царица.

— Хочу, — ответил он, удивляясь тому, как изменился его голос.

Клеопатра хлопнула два раза своими узкими ладошками. Моментально появившаяся служанка наполнила два кубка, положила на поднос персики и кисть винограда, согбенно подошла к ложу и поставила поднос у ног Юрикова.

У него мелькнула мысль, что девушка все время находилась в комнате, видела их, но, как ни странно, он не испытал ни раздражения, ни стыда.

Он проводил уходящую рабыню безразличным взглядом, но Клеопатра расценила этот взгляд по-своему.

— Если она нравится новому Марку, я дарю ее тебе.

— Мне нравишься ты, — ответил Юриков, — и, пожалуйста, не называй меня новым Марком. Я хочу быть собой.

— Имя — условность, тебе ли этого не знать, лицедей. Я не хочу тебя обидеть и стану называть, как прикажешь. Ты — свет очей моих и музыка души, ты — запах лотоса и ветра дуновенье, глаза твои — как солнце, хороши, и ночь с тобой — единое мгновенье…

— Это же стихи! — изумился Юриков. — Кто их написал?

— Никто, но если хочешь, я прикажу записать. Это я сейчас сочинила для тебя.

— Ты умеешь сочинять стихи?

— Когда женщина любит, она умеет все.

— Но ведь Антония ты тоже любишь?

— Антоний… Я не его в тебе любила, а тебя в нем. Ты совсем другой. Зачем тебе воскрешать его там, в твоей жизни?

— Мне это интересно. Но ты не ответила.

— Я родила от него детей. Как странно, что после моей смерти их будет воспитывать Октавия, брошенная Антонием.

— Ты знаешь об этом?

— Сейчас знаю. Но когда закончится твой сон — снова забуду. Не спрашивай меня ни о чем больше — я многое могу сказать тебе, но кто много знает, тот плохо спит. А мне хочется, чтобы тебе было хорошо. А вот, кстати, и Марк…

Юриков был готов к чему угодно, но только не к этому. В спальню стремительно вошел невысокого роста мужчина, начинающий полнеть. Он вовсе не был похож на те портреты, по которым Агнесса Павловна пыталась гримировать Юрикова.

Увидев обнаженных любовников, Антоний остановился. Презрительная гримаса исказила его лицо.

— Я для тебя стал стар, Клеопатра? Ты изменила мне…

— С тобою же самим, — жестко ответила она. — Не злись, Марк, и не делай глупостей. Мы уже достаточно их совершили.

— Он не египтянин, — продолжал Антоний, словно не слыша слов царицы, — но он и не римлянин. Грек? Тоже нет — у него прямые светлые волосы. Кто ты?

— Он — Марк Антоний, — ответила Клеопатра.

— Самозванец? Я не стану убивать тебя, пока ты ублажаешь царицу. Я сделаю вид, что все, что приятно ей, приятно и мне. Но на самом деле это не так, и вы оба это знаете. Постарайся, Клеопатра, чтобы я не знал о ваших встречах — в твоем дворце достаточно много других комнат.

Юриков не испытывал страха. Он во все глаза смотрел на Антония, не смея поверить в реальность происходящего. Почему полководец не вонзит в него меч? Почему он не мечет громы и молнии? Почему так старательно изображает спокойствие, хотя видно же, какие страсти кипят в его душе? Его, Юрикова, не обманешь, когда речь идет об игре.

— Кто бы ты ни был, — продолжал Антоний, — ты в безопасности только тогда, когда рядом с ней. Я ухожу…

— Нет, Марк, ты остаешься! — голос Клеопатры стал звонким, и в нем слышалась не столько просьба, сколько приказ. — Я хочу, чтобы ты пил с нами вино и говорил. И еще я хочу, чтобы ты не ревновал меня к моим снам. Разве твои греческие философы не учили тебя тому, что человек не может быть невидимым? Смотри…