Копейщики - [26]

Жарко и душно антиохийское лето. Войска графа Тулузского передвигались маршами по 6-8 лье в сутки, выбирая время между заходом солнца и полуночью, между часом рассвета и девятью часами утра. Днём искали оазисы и небольшие рощи низкорослых пальм и синдианов[51]. Выставляли на прилегающих холмах караулы, опасаясь сельджукских лучников, чинили оружие, упряжь, дремали, ели, менялись добычей, молились, сходили с ума от жары и умирали от плохой пищи и воды. Ночью было немного легче. Внутри временного лагеря можно было лежать на песке, дрожать от холода, смотреть на близкие звёзды и спать. Правда, сны были такие же тяжёлые, как дневная жара, как песок, проникающий под сильными порывами ветра в нос и горло, как томительное ожидание близких битв за Иерусалим.

Простак Бартоломео, как его звали пехотинцы Тулузы, крестьянин из Прованса, оставивший тяжёлую работу на маленьком наделе земли жене и детям ради военной службы, а почётную службу - ради отшельничества в заброшенном монастрые, а покаяние - ради освобождения Гроба Господня, метался в бреду. Он был болен, как и многие в крестоносном войске. Его простуженные лёгкие с трудом вдыхали зловонный воздух лагеря. Сильные судороги в области живота выворачивали его наизнанку. Ему снились сны, сводящие его с ума. Он рассказывал о них товарищам, но они только смеялись в ответ, подтрунивая над Простаком. Тот уходил в пустыню, ложился среди верблюжьих колючек и ждал следующих снов. Солдаты, забывая о его кличке Простак, вспомнили, что раньше звали его Петром Пустынником. Вот и этой ночью Бартоломео проснулся в поту, ослабленный сонной рвотой и коликами в желудке. Простак встал на ослабевшие, опухшие ноги и пошёл искать священника. Первый увиденный им лысый монах стоял на коленях среди небольшой кучки людей и читал молитву по умершему этой ночью солдату. Опустившись рядом на землю и помолившись за упокой души худого малорослого крестьянина, совсем мальчишки, бывший монах попросил исповеди у святого отца. Тот, проследив, чтобы солдаты закопали поглубже в песок тело погибшего во славу Господа, повернулся к Бартоломео.

- Говори, сын мой, да пребудет с тобой милость Господа нашего Иисуса Христа, - священник накрыл голову Простака своей грязной вонючей рясой.

- Прости мне грехи святой отец, хочу признаться в сводящем меня с ума навязчивом сне. Быть может, дьявол меня искушает, готовя к смерти, и грозит мне копьём, поразившим Иисуса.

И отставной проповедник, в недавнем прошлом духовный вождь крестоносного воинства, рассказал священнику, как уже седьмую ночь подряд ему снится человек и ведёт его за собой, указывая место в песке.

- Рой вот здесь у самых ног моих, и ты обрящешь любовь и покровительство Иисуса…- Бартоломео сдёрнул рясу с головы и больно схватил руку исповедника.

- Я видел копье, отче. Я видел железо. Через песок, под землёй. Оно было чёрным от крови.

Испуганные криками монаха, лежащие вокруг солдаты вскочили.

- Опять этот Пустынник за своё! Отче, отпусти ему грехи поскорее - и пусть идёт себе с миром куда подальше.

Но монах подумал, помолчал, взял Простака за руку и повёл к палаткам рыцарей.

- Следуй за мной, сын мой, расскажешь о своих видениях канонику графа Тулузского. Он известен своим терпением и святостью. - Они подошли к стоящим на холме шатрам рыцарства, перешагивая через лежащих солдат, мешки, котлы, оружие, обходя лошадей.

Только через три дня священнику походной церкви графа удалось уговорить рыцарей выслушать сонный бред Бартоломео.

- Как тебя зовут, солдат? - Один из влиятельных командиров крестоносцев Раймунд де Сен-Жиль, граф Тулузы, в белой сорочке, казавшейся бронзовой при свете факела, привязанного к алебарде, с усмешкой смотрел на Простака.

- Пётр, Ваша милость, - бывший монах стоял в тени, боясь подойти ближе к скорому на расправу графу.

- Пётр Бартоломео, - повторил он, подхватывая кожаный шлем, сбитый с его головы рукой какого-то слуги, проходящего мимо с вином для графа.

- Ну и где оно, это твоё копьё? – Граф взял бокал из рук оруженосца, понюхал вино и, сморщившись, отставил его в сторону.

- Оно не моё. Это железо - Иисусово, и лежит оно на тропе святости, - на лице больного бедняги выступили крупные капли пота.

- Говори толком, а не то прикажу слугам выпороть тебя плетьми, - граф закипал гневом.

Пётр уже сам был не рад своей смелости. Он не знал, что ответить графу, не покривив против истины видений. После минутного замешательства, когда рыцарь, теряя терпение, казалось, вот-вот прикажет вытолкать дурака взашей, он вспомнил, что самым ближайшим местом, где им предстояло соединиться с передовыми отрядами Боэмунда - князя Торентского - был городок Тиверия. О нём говорили вчера пехотные командиры Тулузы.

- По дороге в Иерусалим, в песке у стен Тиверии, сто локтей от Северных ворот, - выпалил он облегчённо.

Слова Петра озадачили графа. Раймунд де Сен-Жиль был истовым христианином и верил в святые реликвии. А Пустынник, заметив замешательство графа и осмелев, продолжал бормотать, погружаясь всё больше в свои фантазии.

- Только сказано мне: «Копать нужно ровно в полдень, помолясь Святому апостолу Петру». Ангелы, приходящие ко мне почти каждую ночь, напророчествовали, что копьё принесёт удачу христову воинству и поразит нечестивых ударами небесной молнии. Что Иерусалим падёт к ногам Вашей милости от звуков труб, зовущих рыцарей на приступ, как пал когда-то греховный языческий Иерихон. – Пётр всё больше входил в раж и проповедовал с подвыванием и дрожью в голосе.