Конвой - [8]

— Чёрт! — орк посмотрел через плечо. — От самых ворот за нами увязалась.

— Кто? — оглянулись друзья.

— Подвода с сеном, — пояснил командир. — По тракту шла и на лесную дорогу свернула.

— Ну и что, мало ли здесь деревень? — удивился Рыжий.

— Оно так, но кто станет из города в деревню сено возить?

Как выяснилось, один из амулетов Дастина был насторожен на охотников за пивом. Всякого рода случайные шайки, равно как зверьё или нечисть, он игнорировал, но врагов, так сказать, целевых распознавал уверенно.

Так вот, амулет этот светился с самого их выхода на Крещатик. Не сильно горел, как при серьёзной угрозе, но теплился, точно желая предупредить о слежке.

— Может, фонит, — орк постучал когтем по янтарному глазку. Затем вытащил карту и, не снимая перчаток, принялся её изучать.

С высоты положения Волошеку карта была хорошо видна. Она действительно оказалась необычной. Лохмотья земель разделялись белыми пятнами дыр и промоин. Попадались крупные куски нормальной топографии, на которых располагались целые волости, и совсем крохотные клочки, вмещающие холмик или рощицу.

Стрелки различных цветов и жирности связывали фрагменты бесчисленным множеством вариантов. Надписи на стрелках выглядели сущей абракадаброй. Волошек распознал символы Солнца, Луны, Марса, некоторых созвездий, но большинство закорючек были ему незнакомы. Возле знаков стояли и циферки. Одни напоминали даты и время, другие температуру, третьи не походили вообще ни на что. Как говорится, хоблинская грамота.

Пометки, выполненные корявым почерком, напротив, не оставляли места для толкования. «Ловушка», «Проходить по южному склону», «Ночью не соваться»…

По кромке карты шли земли знакомые. Волошек даже угадал тот поворот, на котором они покинули тракт. На одиноком островке в центре силуэтиком замка обозначался Альмагард. Жирный крест посреди треугольничков гор указывал, видимо, на Донровское ущелье.

— Некуда здесь сено возить, хоть и из города, — Дастин свернул карту и сунул под куртку. — Ладно, присматривайте за подводой. Если что, дайте знать.

Прихватив яблоко, начальник убежал вперёд.

* * *

Пока Волошек правил лошадьми да присматривал за подозрительной подводой, Жирмята перезнакомился со всем отрядом и теперь вполголоса делился с другом первыми впечатлениями.

— Что-то нечисто с этим конвоем, — заявил он.

К мнительности товарища Волошек всегда относился серьёзно. Она, мнительность, не раз спасала их шкуры от преждевременной кройки. Но сейчас он не видел причин для волнения. Конвой как конвой.

— Да ты посмотри на них, — убеждал Жирмята. — Это же настоящий сброд. Зачем Тург нанял ханыг, если желал доставить груз в сохранности? Да они высосут всё его чудесное пиво при первой возможности.

— Мы с тобой что, тоже ханыги?

— Мы нет, — нисколько не смутился Жирмята. — Но мы не местные, что с точки зрения нанимателя тот же сброд. Да и не только мы. Вон здоровяк, его зовут Сейтсман, он из варягов. Отстал от корабля и не просыхал потом целый месяц, пока не подвернулась работа. А вон два пустоголовых братца из Чернигова, Борис и Глеб. Знаешь, чем они прославились?

— Ну?

— Служили телохранителями при черниговском князе и по собственной тупости дали его убить на охоте. То есть не подумали, что любимый племянник умышлять против князя станет. Вот и не прикрыли вовремя от стрелы. Это ж надо — родственников не подозревать?

— А остальные?

— Андал, тот, что ворчит всё время, гопник с Борщаговки. Петля по нему скучает давно, да всё не найдут они друг друга. А тот, в чёрном плаще, что сидит рядом с Сейтсманом, он колдун. Назвался Априкорном, но, думаю, не настоящее это имя. Они, колдуны, скрытные до жути, а насчёт имён особенно.

— И что, ханыга?

— Не думаю, — качнул головой Жирмята. — Серьёзный парень. Но никто про него ничего не знает. Откуда он, давно ли в Киеве и что делал раньше? Вот так взять колдуна с улицы? Не понимаю.

— Тург не показался мне дураком, — заметил Волошек.

— Тург не дурак, — согласился товарищ. — И это вособенности настораживает.

* * *

Ночевали возле небольшой берёзовой рощицы. Развели костёр, казан водрузили, сели вокруг. В ожидании ужина знакомились понемногу — не все, как Жирмята, успели это днём сделать.

— А ты, толстобрюхий, ты-то чего в дело полез? — взялся Андал за монаха. — Сидел бы в Лавре своей, в катакомбах, и в ус не дул. Чем плохо? Харч казённый, работы только что молитвы читать. Князь вам сколько мужичья отписал, считать устанешь…

— Грехи заедают, сынок, — смиренно ответил Роман. — Грехи. И в пещерах от них не укроешься, и не всякий грех постом или молитвой упорной искупить можно. — Монах вздохнул и повторил: — Не всякий.

— Ха! Тоже мне, грешник. Да тут любой, кого ни возьми, перегрешит тебя на раз. За один день годовой твой зачин выберет.

— Не скажи, сынок. Коли не знаешь, не говори. Грехами не хвастают. Не меряются.

Черниговские братья, отряжённые в кашевары, разложили по мискам дымящееся варево. Дожидаясь, пока каша немного остынет, наёмники ковырялись в ней ложками.

— В Альмагарде монахов не жалуют, — заметил вскользь Эмельт, до сих пор, казалось, совсем не интересующийся болтовнёй.