Конвейер ГПУ - [8]
— Вот, садитесь и искренно опишите все.
Я задаю невольно вопрос:
— О чем же мне писать?
Снова достаточно вежливый ответ:
— Ну, как — о чем! О всей вашей фашистско-шпионской работе.
Как будто по голове ударили молотом. Забыв все рассказы о конвейере, взбешенный, весь дрожа, я закричал:
— Как вы смеете говорить мне подобные вещи.
Выдержка следователя так же быстро исчезла, а с ней вместе и вежливый тон. Вскочив с места, он заорал в свою очередь:
— Так вот как ты, фашистская сволочь, начинаешь на меня еще кричать! Кто здесь следователь — ты или я?
Вероятно я посягнул на прерогативы, принадлежащие исключительно советскому следователю.
— Садись и пиши, иначе сейчас же познакомлю с каруселью.
Что такое карусель — я не совсем ясно себе представлял. Но злоба бушевала внутри меня. В этот момент я забыл все рассказы товарищей и ожидающую меня участь. Срывающимся голосом заявляю:
— Я уже знаю вашу карусель. Вам не удастся меня запугать, а сочинять на себя все равно ничего не буду.
Разговор был очень короткий.
— Не будешь. Ну и не надо, — идем.
Не успев ничего сообразить, я был втолкнут в комнату размером метров 25–30. В ней находилось человек двадцать. Одни сидели за большим столом и писали, другие стояли по стенкам, а часть лежала кучей в углу. Молниеносно кто-то сорвал с меня шубу и бросил на лежащих. Через секунду следователь надел на руки уже знакомые мне браслеты и без напускной вежливости, а привычным тоном площадной брани приказал встать в угол. Наблюдая происходящее, начинаю понемногу соображать, что, вероятно, это и есть знаменитый конвейер. Внимательно изучаю окружающую обстановку. Человек десять в наручниках и без таковых стояли в различных позах по стенам комнаты. Одни держали руки вверх, другие соединены наручниками попарно, а третьи стояли на коленях. Это, вероятно, особо злостные преступники, упорно не желающие сознаваться в содеянных наступлениях. За столом сидела группа в пять человек, скрипевшая карандашами по бумаге. Их лица выражали тоску и желание, как видно, придать большую правдоподобность своим новеллам. В углу лежали уже окончательно покаявшиеся в ожидании переброски в тюрьму.
Стою час, два, три. Никто не обращает внимания. Мой следователь куда-то исчез, другие заняты своими жертвами. Каждый спешит выполнять задание. Только два дежурных следователя, сидящие за столом, все время наблюдают за точным выполнением назначенных каждому процедур. Эта пара сменялась каждые шесть часов. Их же поднадзорные не выходили из этой комнаты иногда до 32 дней. За этот период они должны были испытать все, что придумывала пылкая фантазии следователя. Часто он не соразмерял здоровья своего подшефного преступника и входил в раж, так что последнего уносили на кладбище без столь желанного покаяния.
Да, это и был тот самый конвейер, о котором ходили легенды среди заключенных. В каждом этаже, а их было три, — имелся свой конвейер. Кроме того, имелись еще и специальные комнаты, стены и пол коих драпировались мягкими матрацами и коврами. Сюда приводили особо злостных преступников на персональные пытки. Крики и стоны истязуемых замирали в звуконепроницаемых стенах, не мешая работать другим.
Продолжаю стоять в углу. Ноги начинают давать себя чувствовать. Но перед моими глазами мелькают буквально замученные тени, вероятно, испытывающие это удовольствие не одни уже сутки. Некоторые еле держатся, ежеминутно тыкаясь головой в стенку, другие галлюцинируют, называя различные имена, вероятно, близких людей. Один незаметно, с исказившимся от боли лицом, стараются разорвать голенище сапог, сдавливающие, как обручами, опухшие ноги.
Следователи ежеминутно навещают комнату. Подходят к своим подшефным, а иногда и к первому попавшемуся под руку с вопросом:
— Ну, как, гад, все еще не хочешь сознаться.
За этим следует удар в лицо или пинок сапогом стоящему на коленях. Просматривают писанину сидящих за столом. Часто от всего сочинения летят клочки бумаги, а разъяренный палач разражается площадной бранью и орет:
— Что же ты, сволочь, бумагу переводишь. Не знаешь, что ли, о чем надо писать. Иди, становись на колени, там, может быть, скорее припомнишь свои гнусные дела.
Неудачный сочинитель снова занимает место у стенки, радуясь полученной передышке и сравнительно благополучному концу своего повествования. Наблюдая происходящее, замечаю, что сочинения преступников в большинстве не удовлетворяют следователей. Оказывается, к этой хитрости прибегают допрашиваемые с целью сделать хоть маленькую передышку и дать возможность отойти отекшим ногам или онемевшим рукам. Измученные до крайнего предела заявляют своему иди дежурному следователю о желании дать показания. С них снимаются наручники и разрешается сесть за стол. Карандаши и бумага к вашим услугам. И вот, сидит «закоренелый преступник» и сочиняет всякую галиматью, всячески отдаляя момент проверки его трудов. Наконец подходит следователь. Повторяется старая история. Площадная ругань, побои, наручники, и жертва возвращается в прежнее состояние. Но тридцати — сорокаминутная передышка вполне стоила нескольких ударов.
Это дело я постиг очень быстро. К тому же, ноги начали окончательно неметь. Не видя своего следователя, обращаюсь к дежурному с просьбой разрешить мне писать показание. Последний снял с меня наручники и я с великим наслаждением опустился на табуретку. Прошло часа два, а моя новелла двигалась очень медленно и по содержанию не отвечала заданной теме.
Во время Крымской войны (1854-1856 гг.) Николай I назначил А. С. Меншикова главнокомандующим над военными сухопутными и морскими силами в Крыму. Неудачи на Альме, под Балаклавой, Инкерманом и Севастополем заставили Николая I усомниться в полководческих талантах своего главнокомандующего, и в феврале 1855 года Меншикова освобождают от всех должностей с оставлением в звании генерал-адъютанта и члена Государственного совета, а в апреле 1856-го его окончательно отправляют в отставку. Умер А. С. Меншиков 19 апреля 1869 года на 73-м году жизни.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Анна Евдокимовна Лабзина - дочь надворного советника Евдокима Яковлевича Яковлева, во втором браке замужем за А.Ф.Лабзиным. основателем масонской ложи и вице-президентом Академии художеств. В своих воспоминаниях она откровенно и бесхитростно описывает картину деревенского быта небогатой средней дворянской семьи, обрисовывает свою внутреннюю жизнь, останавливаясь преимущественно на изложении своих и чужих рассуждений. В книге приведены также выдержки из дневника А.Е.Лабзиной 1818 года. С бытовой точки зрения ее воспоминания ценны как памятник давно минувшей эпохи, как материал для истории русской культуры середины XVIII века.
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)