Контрудар - [54]

— Только об одном я вас прошу, Глеб Андреевич, не считайте себя побежденным. Рановато. Как видите, из Валуйской операции красных получился пшик. Им хотелось заполучить Харьков, а отступают они к Касторной. Известно ли вам, Глеб Андреевич, что генерал Мамонтов с десятитысячным казачьим корпусом находится в тылу красных, освободил Тамбов, подходит к Козлову, а оттуда прямая дорога на Москву, — захлебываясь от радости, твердила свое Грета Ивановна.

— Ну? — поразился бывший гусар.

— А вы что думали? Так что повторяю — рано еще считать себя побежденными. Главное, чтоб в нужный момент мы были на месте. Слыхать, коммунисты рвут партбилеты. Может, и этот, циммерманское их благомефодие, Дындик, свой порвет?

— Ну, знаете, Грета Ивановна. Благодарю. Словно поднесли мне бокал настоящего абрау-дюрсо.

— Кстати. Могу вам сообщить еще одну приятную новость. Просочились к нам сведения о вашей божественной сестренке. Знаете, что с ней? Воюет на той стороне. И еще где! В «волчьей» сотне «дикой» дивизии. Увлеклась командиром сотни, дагестанским ханом есаулом Ибрагим-беком Арслановым, и пошла за ним. Говорят, писаный красавец этот азиат, любимец генерала Шкуро. Так что Натали, верно, станет ханшей.

Последнее сообщение, видно, не очень-то обрадовало командира штабного эскадрона. Заметив его нахмуренное лицо, Парусова спросила:

— А что слышно о вашей Норе?

— Что слышно? — замялся Ракитянский. — Живет в имении с маман. Землю, понятно, у них отобрали. Оставили лишь несколько десятин с усадьбой. Учли мою службу в Красной Армии.

Бывший штаб-ротмистр не любил, когда кто-либо при нем вспоминал его шальную сестру Элеонору. Из-за нее он чуть не попал на каторгу. Незадолго до войны, в 1914 году же, в семнадцать лет, явившись в гости к Глебу, она увлеклась пехотным юнкером, сыном эконома графа Бобринского. Не имея возможности встречаться в Василькове, где стоял полк брата, она, повинуясь возлюбленному, поехала с ним в Фастов. Там, в дешевеньком номере третьеклассной гостиницы, корнет и застал влюбленную пару. Взбешенный Ракита-Ракитянский застрелил соблазнителя, а сестру оттаскал за косы и первым же поездом отправил домой, в родовое поместье на Орловщине. Бравому гусару удалось избежать суда, так как военная знать, возмущенная наглостью какого-то безвестного юнкеришки, безземельного дворянчика, взяла корнета под защиту. А тут разразилась война, и начальство, замяв скандальное дело, спровадило корнета на фронт.

«Ну и сестрицы, — думал Ракита-Ракитянский, — Нора с пехоташкой, а Натали с азиатом».

— Скажите, дорогой Глебушка, — Грета Ивановна игриво сощурила глаза, — это верно: говорят, что вы и здесь обзавелись какой-то кралей.

— Красавица не из писаных, но ничего. Этакая, э, свеженькая пейзанка. Солдатка.

— И вы не страшитесь?

— Наоборот. Я это даже афиширую как могу. Рассказываю о своих нынешних и прошлых победах… Я хвалюсь не только этим, но еще рассказываю наисоленейшие анекдоты. Пусть меня считают бабником, похабником, но не политиком. У коня есть копыта, у коровы — рога, у несчастного ежа — иглы, а что есть у нас для защиты? Один туман пустословия!

Ракита-Ракитянский хорошо знал, что самой лучшей защитой для тех, кто пришел в Красную Армию из царских полков, была честная служба. Но об этом в своей беседе с Парусовой он, естественно, умолчал. Позволить себе что-либо такое, что шло против требований службы, в таком маленьком боевом организме, как эскадрон, он не мог, да еще при таком дотошном комиссаре, каким был Дындик. Поэтому он, мечтая о лучшей поре, выполнял все, что требовала служба, но делал это без души, как автомат. Оглянувшись вокруг, Ракита-Ракитянский поцеловал протянутую ему руку. Тачанка, тронувшись с места, зачавкала по липкой грязи.

…У дома, где помещался штаб дивизии, брошенные во время поспешного отступления, валялись мотки телефонных проводов. Опустела школа. Учителя, зная, что несут с собой белогвардейцы, ушли вместе с советскими частями на север.

Догоняя пехоту, двигался по улице длинный обоз.

— Погоняй, черт, калека! — торопил ездового санитарной двуколки нервный седок.

Алексей, пропускавший у школы колонну обоза, узнал Медуна, хотя лицо бывшего брадобрея обросло густой бородой.

— Куда? — спросил Булат земляка.

— В лазарет. Грыжа разыгралась.

Недалеко от школы в ожидании приказа спешился 2-й дивизион.

— Кабы сейчас на сеновал, — тянул лениво Чмель, — да домотканую дерюжку на голову. Больше ничего и не хо…

— Ишь о чем размечтался, брат. Может, еще бабу под бок?

— Куда ему до баб, хватило бы силы на коне усидеть.

— Замаялся народ, ни сна, никакого тебе полного питания.

— От здешнего корма даже тараканы замерли в своих щелях.

Подошел Твердохлеб, снял фуражку, тряхнул головой:

— Горе, товарищи-хлопцы, горе! Беда!

— Что случилось?

— Казаки?

— Хуже, — арсеналец печально опустил голову.

— Разбили наших?

— И не то, товарищи.

— Восстания какая-нибудь?

— Да ну вас с восстанием!

— Отрезали?

— Еще хуже!

— Так говори же! Зачем народ мучаешь?

— Шо скажете — венгерскую революцию задушили… — вяло, как обломанная ветвь, упала рука Твердо-хлеба.

— Откудова такая весть?

— Может, это провокация буржуазии? — спросил Слива.