Контракт на Фараоне - [6]

В этом приятном созерцании прошла минута. Потом Накер погрузил свой щуп внутрь и осторожно, деликатно, рассекая холомнемоническое море Руиза, упал, словно игла острием вперед, в пропасть. Он погружался глубже и глубже, без усилий скользя вокруг средней глубины рифов самозащиты Руиза. Он ловко, как в танце, увернулся от массивных чувствительных канатов генчианской смертной сети, структуры, которая коренилась в бездонных пропастях и каналах. С такой же ловкостью он избежал тонкого сплетения послания-на-задание Лиги, которое мутило глубины; словно щупальца огромной требовательной каракатицы.

В конце концов Накер расположился на дне сознания Руиза и пристроился среди ила мертвых воспоминаний, распавшихся фрагментов жизненного опыта, которые постоянно дождем падали сверху. Там он долго лежал спокойно, медленно выпуская наверх свои сенсоры, нанося на карту вещи и вехи личности Руиза, пока они проплывали над ним медленными течениями.

Когда он был удовлетворен, он выпустил пузырек стимуляции из своего собственного естества. Он поднялся, мерцая, пока не раскололся о каменно-твердое дно одного из самых ранних воспоминаний Руиза, массивную глыбу, так плотно покрытую защитным слоем, что, вероятно, недоступную самому Руизу.

Руизу было пять лет, и он помогал своему полуотцу в сарае. Особой обязанностью Руиза было собирать теплые шарики плоти орма из гнезд, когда ормы толпились в проходе, чтобы позавтракать. Это была приятная обязанность, одна из самых любимых у Руиза. Свежеснесенные шарики поеживались у него в руке, пока он собирал их в корзинку для инкубатора, их крохотные щупальца искали на его ладонях кормящие поры, которых не было на его человеческой коже, и ощущение было такое, словно его приятно и шутливо щекочут. Вес инкубаторной корзины, когда обязанность была выполнена, был еще одной наградой: каждый шарик представлял собой небольшое, но вполне измеримое количество кредита, способствующего независимости его семьи. Хотя для его юного ума идея независимости была весьма смутной, он знал вне всяких сомнений, что независимость — это ХОРОШО, и что обратное понятие, рабство — ПЛОХО. Это он понял по вытянутым лицам и приглушенным голосам за обеденным столом, когда бы ни произносилось последнее слово. В последнее время лица вытягивались еще больше, а голоса не так приглушались, положение, которое беспокоило Руиза, когда он об этом думал.

Казалось, больше не помогало то, что Руиз приносил столько же шариков, сколько всегда. И неважно, насколько сильно он уговаривал ормов, они отказывались нестись больше, чем обычно, шариков было прежнее количество. Они таращились на него своими тусклыми фасетчатыми глазами, не понимая, чего от них хотят, когда Руиз серьезно пытался им объяснить, как важно было, чтобы они постарались нестись лучше. Иногда, если голоса за обеденным столом были чересчур громкими, Руиз, в конце концов, плакал возле ормов, бессильный от гнева. Ему очень хотелось швырнуть в них камешками, чтобы наказать их за глупость.

Но не сегодня. Сегодня он был счастлив. Он нес инкубаторскую корзину через весь комплекс к маточному сараю, когда блестящая штуковина ворвалась во внутренний дворик и приземлилась в вихре взметнувшейся пыли. Руиз был так поражен, что уронил корзину, просыпав множество шариков в пыль. Он немедленно поставил корзину и стал снова собирать драгоценные шарики. К тому времени, когда он их всех подобрал, двери воздухомобиля с пневматическим шипением поднялись. Оттуда шагнул надсмотрщик, тощая змея с длинной, заплетенной в косички, бородой и татуированными бровями. Звали надсмотрщика Боб Пикуль, имя, которое приносило в семейные беседы столько же напряжения, сколько и упоминание рабства.

Из общего дома, построенного из топленого камня, вышли почти все старшие члены семьи. Руизу было очень любопытно, и он очень хотел остаться и послушать, но шарики были его ответственностью. Если их как можно скорее не отнести в маточный сарай, то они умрут. Поэтому он занес их внутрь и распределил между пустыми передатчиками.

Когда он покончил с этим, Руиз выскочил обратно во двор. Но когда он увидел, что все члены семьи глядят на него с разной степенью скорби, он словно врос в землю от страха. Прочие дети смотрели на него широко открытыми глазами из темноты окон дома. Ему стало еще страшнее, когда все взрослые отвели взгляд, кроме его кровной матери Ласы, которая стояла перед ним, а слезы струились по ее обычно спокойному лицу.

Руиз почувствовал надвигающуюся трагедию. Он подбежал к Ласе на непослушных ногах, слезы задрожали в его глазах. Она подняла его, прижав к себе так, что он едва мог дышать. Но она ничего не сказала, ни она, ни кто другой.

— Что такое? Что случилось? — спросил Руиз голосом, который пищал от страха.

У надсмотрщика был ханжеский, носовой голос.

— Вы слишком много шума разводите из-за ребенка. Вы его без надобности пугаете, — сказал Боб Пикуль, хватая Руиза за плечо. — Не бойся, Руиз. Ты поедешь в большую семью, не в такую свалку копателей грязи. Ты пойдешь в Школу Лорда. Если ты будешь прилежным, то в один прекрасный день ты наденешь красивую одежду и будешь служить Лорду.