Контрабандисты Тянь-Шаня - [6]

Казы торопливо поблагодарил, встал и исчез из юрты.

— Джанмурчи, ты молодец!

— Командир, я буду мстить за Будая. Поезжай домой. Там к тебе придут другие шакалы. За деньги они расскажут тебе все. Их так много, что они разорвут на части отца контрабанды.

Кондратий погладил Джанмурчи по лицу, вышел и сел на коня. Красноармеец ехал сзади и посвистывал от удовольствия. По толпе шел говор.

— Кок-Ару, Кок-Ару — Зеленая Оса!

Кондратий уже был знаменит и имел прозвище.

Недалеко от конского базара шел разгром курильни опия. Крики долетали даже сюда.

— Что, Саламатин, как твое плечо? — спросил кавалерист, обернувшись в седле.

— Ничего, спасибо, — отвечал красноармеец.

В это время почтительный ропот пролетел по толпе, и она широко расступилась. Навстречу Кондратию медленно ехал Байзак. Он приветливо улыбался, хотя его лицо было желтым от ярости.

— А вот и контроль едет, — и Саламатин указал глазами на Байзака. — Только немножко поздно, — насмешливо добавил он.

Кондратий оглянулся. Там, где был Джанмурчи, как на пожаре работали люди. Они разбирали юрту и грузили ее на верблюдов. Кондратий приветливо поздоровался и заговорил, чтобы дать время Джанмурчи скрыться.

— Хорошая милисыя, поймала много опия, — пробормотал Байзак, заглянув в глаза командиру.

— Да, да, слава богу, — сказал Саламатин, выехав вперед и нагло уставившись в темные глаза Байзака.

Темные глаза Байзака полыхнули молнией. Но красноармеец зловеще улыбнулся и твердо глядел на отца контрабанды.

Байзак отвернулся.

— Байзак, — сказал Кондратий, — я хочу завтра тебя увидеть. Я хочу твоего совета. Я служу недавно.

Байзак прижал руку к сердцу и закивал головой. Он пробормотал проклятие и повернул коня в толпу. Но сбоку раздался смех. Байзак оглянулся, как тигр. Жена Будая хохотала ему в лицо. Отвернувшись, он тронул коня, а Кондратий побелел от бешенства.

— Зря, зря, — неодобрительно проговорил Саламатин. — И зачем это бабы лезут? Нешто можно женщине на себя гнев такого зверя принимать! — И, покачав головой, он тронул коня за командиром.

Глава III. ЗУБЫ ШАКАЛОВ

Заведующий опийной конторой сидел за своим рабочим столом. Среднего роста, крепкий и рассудительный, он словно создан был для работы. Несмотря на большую физическую силу и нелепое имя — Феофан, он напоминал хорошего ребенка, из тех, какие летом бывают на взморье. Круглая голова с загорелым выпуклым лбом и блестящие живые глаза с задорным мальчишеским взглядом совершенно не соответствовали черным, смоляным усам и густому басу. Феофан получал кучу денег, зато и работал так, что приводил в отчаяние сослуживцев. Весной он заключал по четыреста договоров в день с плантаторами опия. Выдавая разрешения на ссуды, успевал обмерять посевы. Его память поражала плантаторов. Обычно, приезжая с гор, они не имели вообще никаких документов. Но каждый, хоть раз обманувший доверие Феофана, не смел показываться ему на глаза. Заведующий конторой, не спеша, с расстановкой смеялся: «Ха… ха… ха…», и извлекал из своей памяти весь проступок со всеми подробностями.

Его маленькая жена, живая, как ртуть, называла его «трус неимоверный»: Феофан панически боялся собак и прятался от них за жену. Но там, где была смерть, трус неимоверный умел смотреть ей прямо в глаза. Когда Феофан решил произвести учет посевов в соседнем районе, он тронулся через Алатау. На вершинах от горной болезни у него хлынула горлом кровь. Проводник оттирал его снегом и недоумевал, зачем ему надо ехать считать чужие дела. Феофан глотал снег, плевал кровью на камни и, кое-как отдышавшись, приказал вести себя вперед. Дело было осенью, и они чуть не погибли от лавины. Проводник перебросил своего начальника через седло, как тюк, и полдня вез его полумертвого от удушья через ледник. Феофан, добравшись до места, произвел ревизию, загнал под суд взяточников и вернулся долинами, проехав за месяц тысячи две верст.

Безукоризненно честный и прямой, с воловьим упорством в работе, Феофан детально знал промышленность опия. Однако последнюю неделю он все чаще уединялся и с бесконечным терпением перебирал бумаги. Отчетность конторы начала путаться безо всяких видимых причин. Настало время сдачи урожая. Во время сезона служащие работали по пятнадцати часов в сутки. Но никогда не творилось такой чертовщины, которая началась в этом году. Фальшивые сведения сыпались ворохами. Казалось, плантаторы хотели сорвать работу конторы. Ложные цифры о посевах захлестнули канцелярию, как сеть. Весовщикам стали доставлять дрянной, разболтанный опий. Целую неделю Феофан не мог разобраться в том, что происходило. Он встал и посмотрел в окно. Как и вчера, с раннего утра улица была сплошь запружена лошадьми. Унылые, маленькие лошаденки всех мастей были привязаны к коновязям, столбам или просто друг к другу. Необычайная толпа в красных и синих халатах занимала каждое свободное место между лошадьми. Толстые, на вате, с непомерно длинными, отвороченными рукавами халаты делали людей вдвое более толстыми.

Остроконечные шапки, отороченные мехом, ныряли в толпе вниз, потому что уставшие тут же присаживались на корточки, переговариваясь снизу вверх. Белые жесткие шляпы, обшитые черным бархатом, похожие на треугольники, скользили в толпе, кивали, а когда поднимались, из-под них выглядывали потные смеющиеся коричневые лица. Стволы тополей были обглоданы начисто. Голодные и изнуренные лошади обгрызали кору насколько позволяли повода. На целых два метра от земли тополя имели вид телеграфных столбов. Феофан поморщился: «Посохнут деревья», — и пошел по всем комнатам конторы, продираясь сквозь мягкую ватную цветную толпу.