Контактер - [13]

— Скажите честно, боитесь меня?

Его черные раскосые глаза искрились такой напористой энергией, что она отвела взгляд. В конце концов, что ему нужно? И почему в такой вот близости, через столик, даже с татуировкой, выглядывающей из-под майки капитанский штурвал с какими-то иероглифами, а на предплечьях птицы и корабли, — не пугает ее, а вызывает любопытство?

— Боюсь или не боюсь — это мое дело, — сказала строго. — Во всяком случае, оставлять на ночь не намерена.

— Вы живете одна?

— Нет, конечно, — схватилась она за спасительный довод и ругнула себя: шляпа! До сих пор не догадалась воспользоваться этим! — Должен прийти с работы муж.

— Сегодня суббота.

— Ну и что? Он работает на заводе, в первую смену. Вот-вот вернется. Знаете, какой он у меня — на голову выше вас, занимается каратэ.

Колян пристально взглянул на нее.

— Лжете, как школьница. Сегодня вы одна. И завтра тоже.

— Тогда не спрашивайте, если такой мудрый. — Она досадливо звякнула ложкой о блюдце.

— Нехорошо, Татьяна Васильевна.

— Что?

— Нехорошо скрывать у себя дома преступника. Да еще особо опасного.

— Не просто нехорошо, а ужасно. За вами гналась милиция?

— Нет, сознательные граждане.

— Что же вы все-таки натворили?

Он допил чай, отодвинул чашку и опять заглянул куда-то в самые глубины ее души, отчего вновь стало неуютно.

— Того, что я натворил, Татьяна Васильевна, вполне достаточно, чтобы вы сейчас встали и набрали «02».

— Как же я это сделаю, — всполошилась она, — если нахожусь в вашей власти? Да-да, я постоянно ощущаю ваше воздействие на меня!

Он отвернулся, спрятав глаза. После некоторого молчания спросил:

— А сейчас? Что вы ощущаете сейчас? Могли бы в эту минуту встать и пройти к телефону?

— Пожалуй, — не совсем уверенно сказала. — Но мне почему-то не хочется.

— Подумайте.

— Нет, — твердо мотнула головой. — Не хочу. Однако я не убеждена в том, что вы и теперь не влияете на меня. Кто вы?

— Я же сказал — вор. Честное слово.

Она едко рассмеялась.

— Вор с честным словом — не глупо ли? Знаете… Как-то не укладывается в голове…

— Ваш журналистский опыт явно обогатился.

— Но как можно?! Вы вовсе не похожи на узколобого бандюгу! Испокон веков воровство считалось преступлением, нечистым, позорным делом.

— Мое воровство несколько иного свойства, чем обычное. А скажите, личная собственность, по-вашему, заслуживает уважения?

— Не всякая, но та, что на трудовые доходы, — да!

— Когда-нибудь человек будет свободен от любого вида собственности, кроме самого необходимого, скажем, интимных мелочей.

— Так это когда-нибудь. А сегодняшний день — иной, и надо следовать его законам.

— Зачем вам хрустальные стаканы, что в серванте?

— Чушь говорите, — так и подскочила Стеклова. — Красота должна входить в быт, а не оставаться экспонатом в музеях. Вспомните древних греков или даже наше русское дворянство. Каждая вилка, ложка были произведением искусства.

— Но мы сейчас почему-то пьем чай не из тех хрустальных стаканов, заметил он. — И котлета лежит не на расписной тарелке. Значит, все это для важных гостей? Чтобы пустить пыль в глаза?

— Пожалуй. Для каждого дня слишком шикарно. Но всему свое время, раньше и этого не было.

— В чем-то вы правы, — кивнул он. — Однако разве не воровство — при книжном дефиците иметь столько книг? Лежат мертвым грузом, в то время как тысячи жаждущих могли бы удовлетворить свою жажду, будь книги в библиотеке. Было время, когда моей душе требовался Тютчев. Я обегал все библиотеки города, в котором жил, — не нашел. И что же? Оказывается, Тютчев у вас. Разве это не кража? Да вы обокрали сразу несколько тысяч человек.

— У вас своеобразные представления о собственности.

— Прикиньте на досуге, сколько в вашем доме лишних вещей.

— Неужели подсчитали?

— Зачем вам шикарная люстра и ковры чуть ли ни на каждой стене?

«В самом деле зачем? — подумала Стеклова. — Родители постарались. Хотели, чтобы молодожены начинали не с нуля, почти полностью обставили квартиру. Правда, кое-что мы нажили и сами, но когда пришло гнусное время развода и Кротов без зазрения совести предложил дележ, оказалось, что две трети имущества — родительские».

Она встала, долила Коляну чай.

— Вот-вот, еще и ухаживаете за мной, в то время, как пора бы указать на дверь. Моя бобочка уже, наверное, просохла.

Метнув в него укоризненно-злой взгляд, Стеклова прошла на балкон, сняла с веревки белье. Освободив стол, торопливо принялась за глажку.

— Все-таки спешите выпроводить? А я думал, испытываете себя на чуткость и доброту. Сейчас все занимаются самосовершенствованием, это теперь в моде.

Она разгладила рубашку и протянула Коляну.

— Благодарю, — кивнул он, оделся и опять сел. Она смотрела на него вопросительно, ожидающе. После душа и чая он разрумянился, черные волосы лежали мягкими волнами, и выглядел он моложе. Под его пристальным взглядом снова нахлынуло раздражение.

— Опять гипнотизируете?

— Знаете, мне у вас хорошо, уютно, домашне, словом, по-родственному. Но ведь я мог оказаться убийцей, а вы так доверчиво отворили мне. Плохо знаете жизнь, Татьяна Васильевна. Теперь уж не гоните. Очерк дописан, я отпечатаю его на машинке и тем самым отработаю обед и стирку бобочки. У вас есть машинка? Займитесь чем-нибудь по дому.