Контакт первой степени тяжести - [16]

– Что он подумал бы – это не наше с тобой дело. Твое дело было – рассказать.

– Нет-нет! – Белов помолчал. – Выглядеть идиотом? Брось! Я давно уж отвык от таких ролей.

– Но ты ведь знаешь, где искать Бориса!

– Предполагаю, только. Точней, догадываюсь. Если бы я был уверен…

– То – что бы?

– Да ничего! Ты спи. Вообще в эту версию едва ли кто поверит. Я и сам сомневаюсь, честно говоря, хоть и являюсь ее автором. Подобное могло возникнуть в голове только у того, кто хорошо знает сумасбродность Борьки, неуемность, импульсивность. Для всех остальных, и для следователя в том числе, эта версия – полная чушь.

– Я бы, Коля, будь я на твоем месте…

– Ты, Лена, будь на своем. Мое это дело – и точка. Только мое и ничье больше.

– Коля…

Он потянулся к ней.

В дальнем углу сознания мелькнула скользкая мысль о том, что это, пожалуй, уже и не любовь. И не попытка растаять в родном, теплом, близком: расплыться в своей половине, уйти во второе «я». Это был даже не секс ради секса, как удовольствие и времяпрепровождение. Это больше всего напоминало выполнение некоторого молча подразумеваемого обязательства, или, проще – прием снотворного – последняя попытка уйти хоть ненадолго из жизни – отбарабанить свое и заснуть.

«Ее не следует тянуть в эту историю, – подумал Белов. – Этот внезапно возникший крест – он только мой. Хотя и я его, в сущности, не заказывал. Но он мой, не ее! Ведь если не хочешь потерять все, любовь не следует грузить выше допуска; до выпрямления рессор – не надо».

Любовь как перекаленная сталь: тверда, но и хрупка. Она может выдержать неимоверное давление, резкий жар, резкий холод и стать только тверже. Но может она и внезапно хрупнуть на самом, казалось бы, бытовом и вполне безобидном изгибе судьбы.

Так, например, как хрупнула любовь Тренихина той осенью на третьем курсе…

* * *

На третьем курсе осенью у Тренихина случилась большая любовь. Как и всякая большая любовь, она образовалась из ничего и совершенно внезапно.

С Анечкой Румянцевой Борька схлестнулся случайно и, что для Тренихина было особенно не характерно – в абсолютно пристойном месте: в Третьяковской галерее.

Судьба их буквально столкнула возле известной картины Нестерова «Лисичка».

Борис, не сводя глаз с переднего плана, отступил на пару шагов, чтобы «включить в глаза» всю композицию целиком и, отступая, сильно толкнул спиной стоящую сзади Анечку. Конечно, он тут же вежливо извинился. На ее вопрос, всегда ли он ходит спиной вперед, Борис ответил, что нет, не всегда. Только по выходным.

В зал Врубеля они пошли уже вместе.

Потом, выйдя из Третьяковки, оба с удивлением обнаружили, что домой им идти по дороге: Анечка жила в одной из цековских башен среди больших и малых Бронных, а Борька снимал в ту осень комнату в коммуналке на четвертой Тверской-Ямской. Довести до дому милую Анечку, а потом уже двинуть к себе за Маяковку сам Бог велел.

Проводив Анечку до подъезда, Борис был зазван на чай: день был промозглый, и оба ужасно замерзли, одевшись с утра не по погоде.

– Согреться?…Чаем?!?

– А почему бы нет?

– Ну что ж, я в этом без комплексов. Можно и чаем.

– Ну, пошли тогда!

Оба Аничкиных предка были дома по причине воскресного дня, о чем, конечно, милая Анечка не могла не знать.

Так, совершенно естественным образом, Борис в один день познакомился с самой «что ни на есть на свете, ты и не видел таких, я клянусь тебе, точно, старик», втюрился выше ушей и сразу же был представлен, «не отходя от кассы», предкам. Причем все залпом: в течение четырех-пяти часов.

Борька произвел на родителей самое неизгладимое впечатление, нарисовав, между делом, за чаем их Пусика – огромного голубого перса, а затем заодно также Чама – тупого и расхлябанного сенбернара.

С точки зрения отца Анечки, одного из серых кардиналов ГТУ ГКЭСа*, Борис подходил идеально: безупречно русский скромный парень, в выходной ходит в Третьяковку один, без пьяных друзей, ходит изучать также безупречно русского православного художника Нестерова, вырос в детдоме, родственников нет – а это просто замечательно! Далее, парень при галстуке, вежлив-корректен до судорог, на пол не харкает, в солонку руками не лезет, не указывает пальцем в лицо и на вещи, не чешет под столом ногу об ногу, носом не шмыгает, губ рукавом не утирает. Мало того, парнишка при деле: учится в художественном, в который – раз одинок, как перст в унитазе – поступил сам, благодаря напору и усердию. (Про талант Анечкин папа слыхал как-то в детстве, но не особо прислушивался.) Конечно, усердие и напор – что же еще? Именно такой парень будет сидеть в перспективе на мягкой мебели, смотреть с ним футбол, пропускать «по одной и хорош», водить Аню в консерваторию после обязательной прогулки с Чамом и мытья Пусика итальянским кошачьим шампунем. За это он и будет иметь абсолютно все. Все то, за что самому тестю пришлось в свое время «ох и покувыркаться». А у них-то все будет даром, считай.

* ГТУ ГКЭС – Главное техническое управление Госкомитета по внешним экономическим связям.

Мать же Анечки тоже сомлела от Борьки Тренихина враз. Она, конечно, не поверила в историю о внезапном знакомстве три часа назад в Третьяковке: любая случайность – это хорошо подготовленная операция, всем же известно! И именно поэтому она с порога чрезвычайно высоко оценила Бориса: ведь именно под его руководством было разыграно это появление его самого в их семье – как милая и совершенно внезапная импровизация. Ах, так и поверила я! Однако отсюда вытекало огромное положительное влияние Бориса на Анечку – взбалмошную и даже истеричную по жизни: как она держалась, как она натурально врала о случайной встрече перед картиной Нестерова «Лисичка»! Вот наконец появились те самые руки, которые хватко зажали в ежовые эту сумасбродную неуправляемую девчонку! Нашла коса на камень – да как удачно-то нашла! Впрочем, он даже красив, не уродлив ничуть, хоть и не смерть уж как интеллигентен, да, это верно. Пускай! Раз Анна перед ним – по струнке, то это то как раз, что и требовалось. К нему-то самому подобрать ключи – пустяк – запляшет и не дернется.