Константин Леонтьев - [6]

.

Феодосия Петровна была женщиной верующей, но ее религиозность носила скорее характер морали: она считала, что помощь ближнему важнее поклонов в церкви. Впрочем, она молилась утром и вечером, и запомнившаяся Константину картина зимнего утра как раз и была связана с такой обязательной молитвой — мать молилась с шестнадцатилетней Александрой, приехавшей из Екатерининского института домой. Но к обедням Феодосия Петровна ездила редко, да и то не в свой приход, а в соседний — там церковь была изящнее и чище. Леонтьев вспоминал: «Дом наш, вообще сказать, не был особенно набожным домом»[19]. Молитвам Константина научила не мать, а та же горбатая тетушка Катерина Борисовна. Зато навсегда осталась в памяти Константина совместная поездка с матерью и Катериной Борисовной в Оптину Пустынь — мальчика заворожили тишина и покой монастырской жизни, отталкивание от земного и несовершенного. Он заявил матери, вернувшись домой:

— Вы меня больше туда не возите, а то непременно останусь там навсегда.

Мысль о монастыре возникала у Константина и позднее, в юношестве. Во всяком случае, леонтьевский герой из первого автобиографического романа «Подлипки», Володя Ладнев, рассуждал о любви удивительнейшим для юноши образом: любовь приводит к «душному браку», в котором мешаются скука, сострадание, дети, «бедные проблески последней пропадающей любви». «О, Боже мой! Не лучше ли стать схимником или монахом, но монахом твердым, светлым, знающим, чего хочет душа, свободным, прозрачным как свежий осенний день?» Разумеется, молодого Леонтьева подобные мысли посещали под влиянием семейной жизни, что была у него перед глазами: задыхающаяся от такой жизни мать, которая была заточена в «душном браке», где не только «бедных проблесков любви», но и сострадания-то не осталось. Впрочем, альтернатива в виде монашеской жизни все равно была необычна для томящегося в ожидании первой страсти молодого человека. Хотя религиозная вера пришла к Леонтьеву гораздо позже, видимо, уже в детстве и юности он испытывал в ней потребность — он всегда искал то, что могло бы стать духовной основой жизни.

С матерью связан и «эстетический инстинкт», столь характерный для Леонтьева. Феодосия Петровна, несмотря на крайне стесненные средства, стремилась к тому, чтобы жизнь в Кудинове была красива и изящна. Пусть ее «Эрмитаж» был обит дешевой бумажной материей, зато комната была декорирована с большим вкусом. Даже из чулана под лестницей Феодосия Петровна смогла сделать таинственную нишу — самое уютное место в своем кабинете, где так любил находиться ее сын. Для него изящество и красота жизни тоже стали значить чрезвычайно много. С детства он даже людей оценивал по тому внешнему впечатлению, которое они производили на него.

Костя рос в женском обществе: Николай Борисович обитал во флигеле, старшие братья жили в учебных заведениях, его окружали мать, тетка, сестра. Они его наряжали, завивали ему волосы, душили одежду. Мальчиком он был женоподобным, любил примерять матушкины шляпки, называя себя в них: «Я сейчас мужская женщина». «Все детство он провел в деревне, но его воспитывали так по-женски, что он долго не знал, что значит ездить верхом»[20], — описывала его детство Мария Леонтьева, племянница и очень близкий ему человек. Правда, для игр к нему был приставлен крепостной мальчик, чуть старше его. Лет с шести Костя полюбил играть с ним в «островитян»: изображая дикарей, они сражались с врагами за свой остров в «сажалке»[21]. До этого же всё его окружение было женским. Даже в куклы (которым давал совершенно фантастические имена) он играл скорее по девчачьему «канону».

Константин с малолетства следил за своей одеждой, новый воротничок радовал его больше прогулки, он любил рассматривать себя в зеркале и радовался тому, что видел. Действительно, Константин с детства был хорош собой. Не случайно дворовый художник, рисуя его портрет маслом, изобразил мальчика в виде херувима. Воспоминания о детской ангельской внешности льстили и взрослому Леонтьеву — именно от него мы знаем об этом эпизоде. Да и одну из никогда не законченных автобиографических повестей он назвал «Записки херувима», настолько образ мальчика-ангелочка был ему дорог. Николай Бердяев и Юрий Иваск — два самых известных биографа Константина Леонтьева — в своих книгах писали о «муже-женственном строении души» (Бердяев) и об «андрогинном начале» (Иваск) Леонтьева.

С братьями и сестрами Константин не был близок из-за разницы в возрасте. Одно время Костя очень любил Александра, но и здесь речь шла об эстетическом восхищении и любовании, а не о душевной близости: Александр был на 11 лет старше, жил кадетом в Петербурге, никаких общих интересов с младшим братом у него быть не могло. Александр был всеобщим любимцем в семье (Константин Николаевич признавал, что «он был рожден с наилучшей из всех нас душой»[22]). Именно с этим, когда-то любимым братом, ставшим бедным пехотным прапорщиком (он недоучился до военного инженера, изгнанный за шалость из кадетского корпуса), во взрослой жизни отношения у Константина сложились особенно сложные и неприязненные. «Ни на ком в жизни так, как на этом брате Александре, я не видал, до чего хорошая, добрая, симпатичная