Константин Леонтьев - [132]
Либерализм проповедует свободу, но просто давать свободу, считал Леонтьев, — вредно; свобода нужна для чего-то, освобождать надо во имя новых, созидающих принципов, а такие принципы всегда стесняют, предполагают новую дисциплину, новые жертвы. Свобода же для свободы означает разрушение общества, ибо оно невозможно без ограничений и иерархии. (Но существует ли критикуемая Леонтьевым «свобода для свободы»? Это тоже «горячий лед», в реальности не встречающийся.)
Благодаря либерализму происходит постепенное выветривание и подмывание великолепных зданий сословных государств, что уязвляло леонтьевский эстетизм, но дело было не только в культе красоты. Лучше ли стали люди, выше, полнее ли прежнего? Счастливее ли они в либеральных государствах? Константин Николаевич уверенно отвечал: «Нет! Они не стали ни лучше, ни умнее, ни счастливее!.. Они стали мельче, ничтожнее, бездарнее; ученее в массе, это правда, но зато и глупее»[627].
Гражданское равноправие, установившееся в Европе, не сделало людей счастливее по сравнению со средневековыми горожанами или рыцарями, потому что появились новые страдания, новое зло. Какие-то бедствия были устранены, зато люди стали эмоционально впечатлительнее и требовательнее к условиям жизни — «претензий в толпе больше». И вот тут Леонтьев был прав: разные социологические опросы показывают, что субъективное ощущение себя счастливыми не зависит ни от демократичности общественного устройства, ни даже от экономического процветания — жители Панамы и Коста-Рики чувствуют себя счастливее американцев.
Общее счастье человечества вообще недостижимо, глупо даже верить в этот несбыточный идеал как во что-то реальное, — считал Леонтьев. Земная история всегда тесна для воплощения абсолюта. «Смешно служить такому идеалу, не сообразному ни с опытом истории, ни даже со всеми законами и примерами естествознания. Органическая природа живет разнообразием, антагонизмом и борьбой; она в этом антагонизме обретает единство и гармонию, а не в плоском унисоне. Если история есть лишь самое высшее проявление органической жизни на земле (с чем глубоко верующий Леонтьев, конечно, не был согласен. — О. В.), то и тогда разумный реалист не должен быть ни демократом, ни прогрессистом…»[628]
Если наличие конституции нигде еще не сделало людей добрее и нравственнее, то забвение религиозной веры не раз в истории приводило общества к анархии и падению. Начало религиозного чувства лежит в страхе Божием; жизнь в обществе без такого страха тем более невозможна: «начало христианской премудрости есть страх Божий. А за неимением страха Божия недурен страх Бисмарка, Муравьева-Виленского[629] и императора Николая… Очень недурен этот страх!..»[630]
Человеческие общества должны жить «смесью страха и любви»: «…священный ужас перед известными идеальными пределами; любящий страх перед некоторыми лицами… благоговение при виде даже одном иных вещественных предметов, при виде иконы, храма, утвари церковной… Вот что созидает нации, вот что их единит, ведет к победам, славе и могуществу»[631]. Сильная власть и «мистическая дисциплина» одни могут противостоять всемирному усреднению.
Леонтьев не учитывал, что страх «склеивает» общество в лучшем случае на два-три десятилетия; невозможно слишком долго бояться. (Уж на что «любящий страх» сталинского времени был «искренним» и «непритворным», но и тот закончился довольно быстро с исторической точки зрения.)
Парадоксально, но проповедь страха и жесткой иерархии в социальной жизни отнюдь не значила в случае Леонтьева отрицания значения личности. Сильное государство, по его мысли, как раз и создает гарантии для существования личности, ее безопасности. Индивидуальная свобода возможна только в государственных рамках, — Леонтьев воспевал «священное право насилия» со стороны государства, но и его роль в создании сильных личностей и героев не забывал. Консерватизм в его устах не противоречил индивидуализму, наоборот, индивидуализм становился несовместим с либеральным прогрессом.
«Государство обязано всегда быть грозным, иногда жестоким и безжалостным, потому что общество всегда и везде слишком подвижно, бедно мыслью и слишком страстно…»[632] — писал Константин Николаевич, обосновывая необходимость стеснения для существования социума. Потому либеральная деятельность крайне вредна — она разрушает стесняющие ограничения во имя иллюзии — царства разума и правды с электрическими солнцами и телефонными линиями от Камчатки до мыса Доброй Надежды.
Леонтьев обращался к готовящим такое несбыточное будущее либералам, показывал вредность и абсурдность их деятельности: «Готовьте! Готовьте, честные граждане, готовьте будущее! Учите детей ваших роптать на власти… Учите их не любить никаких крайностей, учите набожность звать ханжеством… Готовьте, готовьте будущее! Рассылайте поскорей по народным школам анатомические атласы, чтобы крестьянские дети… узнали бы скорей, что души у человека нет нигде, а все одни нервы и нервы»
