Конные и пешие - [53]

В ее словах не было упрека, Анна просто размышляла вслух, и это его обнадежило.

— Но ведь я пришел. И готов все повторить сначала…

— Не надо, — сказала она спокойно. — Я поняла… Может быть, не все. — Она помолчала, взяла Славика на колени. — Я и сама сначала думала: все взорвалось во мне из-за девчонки. Я ведь брезглива… Но потом… Ты не сердись на меня, я должна сказать тебе правду… Потом я увидела, что у нас просто не было настоящей семьи. Вот ведь, Виталий, еще в чем дело.

— У нас была семья, — убежденно сказал он. — И вовсе не такая плохая. Разве нам плохо жилось? Или мы не понимали друг друга?

— Я все равно сейчас не смогу тебе объяснить, что я думаю. Это мне не по силам. И тебе тоже… чтобы понять… Когда-нибудь потом.

— Ну хорошо, — сказал он. — Может быть, мы все-таки попытаемся сделать первый шаг навстречу друг другу и пойдем завтра чествовать твоего завлаба?

— Я подумаю, — сказала она.

— Тогда я позвоню утром.

— Хорошо…

Виталий поднялся, боясь, что если задержится здесь, то сможет потерять даже то, пусть незначительное (да кто знает, незначительное ли?), что сумел приобрести в этом разговоре; склонился к Славику, поцеловал его и пошел к двери.

Он вышел из подъезда и облегченно вздохнул: все-таки ему трудно дался этот разговор. Отец оказался прав; впрочем, он всегда оказывается прав; теперь у Виталия была надежда, даже уверенность, что он сумеет вернуть Аню, важно было, чтобы в стене, которая отделяла их друг от друга, образовалась трещина, а она образовалась, он в это поверил.

Но он не знал, что Аня после ухода решила окончательно: ну вот, все с ним и кончено… Когда Виталий побледнел и чуть ли не всхлипнул, она испугалась, потому что прежде никогда не видела его таким, а потом ей стало жаль его, но то была жалость, основанная не на сострадании, а скорее на разочаровании; только теперь она явственно увидела, как безлик этот человек, привыкший действовать не по своей воле, а по жесткому отцовскому указу, и эта безликость прикрывалась самоуверенностью, а иногда и наглостью. Было время, когда она воспринимала Виталия как мужественного и решительного, а все это оказалось неправдой, и эта неправда сейчас открылась перед ней и вызвала жалость или, скорее всего, сожаление, приправленное горечью разочарования.

Глава пятая Сильнее обстоятельств

В этот вечер, когда он вернулся домой после поездки за город, он думать о Ханове не мог. Утром к дому подадут машину. Около трех часов езды — и он у Бориса. Сам он ему звонить не стал, попросил Лидочку, чтобы она предупредила директора о его приезде: пусть ждет.

Он ушел к себе и сел за письма Кондрашева… Вера говорила: они встречались до войны, может быть, и так, но Петр Сергеевич не помнил, что-то маячило в дальней дали смутное… Но он много раз слышал о Кондрашеве от Веры и легко представлял себе этого человека. О том, что Владимир Кондрашев стал знаменитым через двадцать лет после своей смерти, Петр Сергеевич узнал не от жены, а от Афанасия Захаровича Прасолова, работавшего когда-то в Засолье, именно о нем упоминал Кондрашев в первом своем письме. Уже в войну о Прасолове пошла слава, когда он предложил новый ускоренный способ прокатки броневого листа.

Подружился Петр Сергеевич с Прасоловым где-то в середине шестидесятых. Когда Петр Сергеевич стал заниматься прокатными станами, то, естественно, сначала засел за книги Прасолова. Он впервые увидел Афанасия Захаровича, когда тому было уже около семидесяти пяти; был тот худощав, подвижен, даже немного суетлив, хотя руки у него иногда дрожали, но зато глаза оставались острыми, он читал без очков и очень любил слушать, как излагал ему Валдайский идею непрерывности работы станов.

Однажды Петр Сергеевич застал Прасолова в необычном возбуждении; несмотря на свои годы, тот любил носить дома спортивный костюм, говорил — чувствует себя бодрее, да и тепло в нем; вот в таком синем костюме он и мотался по своему кабинету из стороны в сторону, и это напоминало разминку перед забегом; он сунул Петру Сергеевичу новенькую книгу и указал на портрет человека, шея у которого была закрыта трикотажным кашне, и Петр Сергеевич сразу вспомнил: видел такой же портрет у Веры.

— Ох, и умница он был, ох, и умница! — весело говорил Прасолов. — Он нам мост поставил, мы там с ним сварку применили. Кондрашев-то меня, между прочим, тоже заняться ракетами подбивал. А сварку сразу принял. Такой молодец, все ее преимущества угадал…

Петр Сергеевич понимал восторги Прасолова, ведь тот одним из первых разработал машину для стыковой сварки полос у прокатного стана, а потом усовершенствовал ее. Валдайский считал: труды профессора Прасолова и сейчас актуальны, в них многое предугадано и для будущих разработок.

В тот день говорить с Прасоловым о деле, ради которого пришел Петр Сергеевич, было бесполезно: профессор весь ушел в воспоминания и так говорил о Кондрашеве, словно тот был его любимый брат или сын, хотя знакомство их длилось недолго. Слушая его, Петр Сергеевич думал: ведь неважно, сколько времени пробыл с тобой человек, а важно, что осталось от него; иной рядом всю жизнь, а ты к нему безразличен, и он к тебе, нет у вас объединяющей цели, а, видать, у Прасолова с Кондрашевым такая цель была, коль они пеклись не только о дне текущем, а думали и о том, что будет впереди, думали и мучились.