Конклав - [50]
Боюсь, что нет, Контарини, боюсь, что будущая жизнь лейтенанта не будет ощущать последствия того древесного червя, который гложет твою собственную жизнь. И, может быть, многим из коллег снится побег; двум кардиналам, пытавшимся бежать, едва они ощутили в клетке конклава первый укус этой самой скуки, побег не удался.
Наконец на столе появился молочный поросенок по-римски, сопровождаемый овациями и поздравлениями монсеньору Бини, стоящему в переднике и в поварском колпаке вместе с двумя помощниками на пороге кухни. Поросенок держал в пасти большой лимон и, казалось, ждал только одного касания волшебной палочки, чтобы начать дышать, – такой глупый и очаровательный, в позе сюрприза смерти. Снова, пока приносили бутылки с вином, разговор сошел на нет, голоса затихли, слышно было только позвякивание столовых приборов. Кое-кто уже поглядывал на часы, думая о раннем завтрашнем подъеме. Но ни за что на свете никто не хотел уходить из этого зала, в котором и находиться-то можно всего несколько часов, надо было хоть что-то разузнать. Для чего все еще сидели после съеденного второго блюда? Да, для того, чтобы вернуться к главному: куда идет конклав, кого выберут?
После поросенка с гарниром, третье блюдо – сладкое, что уже переполнило желудки до предела. Таким образом сотрапезники вернулись к обсуждению главной темы: выборы папы. Глаза всех присутствующих остановились на секретарях епископов из Дар-эс-Салама и Луанды. Но рты обоих этих секретарей были наглухо закрыты, правда, иногда в ответ на какую-нибудь остроту или настойчивый вопрос они улыбались или отвечали односложно, без каких-либо разъяснений. Секретарь кардинала из Гонконга, по происхождению занзибарец, но говорящий на суахили, не хотел оставаться безразличным. И, желая спровоцировать своих молчаливых земляков, начал проделывать странную серию жестов, сопровождая их ритмическим повторением одной и той же фразы, – получалось некое монотонное пение; каждый куплет заканчивался резким вскриком и притопыванием. За ним вступили два других африканца, стуча ногами в нужный момент, как и занзибарец Аугустине Марангу, после резкого вскрика. Ритм не прерывался, а нарастал, но не сбивал участников; остальные присутствующие замолчали, наблюдая за этой сценой.
Затем случилось то, что потом в конклаве вызвало массу разговоров.
Каждого сидящего за столом охватило бесконтрольное чувство исступления, превышающее по силе их возможности. Начался обряд. Все до одного поднялись из-за стола, неудержимо стуча ногами так же, как и те трое поющих африканцев, которые под руководством занзибарца стенали, вскрикивали и стучали ногами.
Песня стала сопровождать импровизированный танец, распространившийся более чем на половину зала. Никто не остался в стороне, участвовали все: двигались руки, ноги, пальцы, подчиняясь невидимому дирижеру. Непостижимым было то, что все уверенно повторяли слова на суахили, отвечали звуками абсолютно выдуманными, но соответствующими чувствам и слуху трех африканцев, руки которых уже использовали стол в качестве тамбура, выстукивая ритм по его деревянной поверхности.
Наступило и последнее: не включенные еще в общее веселье пришли из кухни с гарниром и десертом, с ними монсеньор Сквардзони и его помощники. Они тоже включились в танец, умело держа блюда, ни одна капля принесенного не упала на пол.
Аугустине Марангу перешел на более сложный ритм, взяв под руки двух послушных и хорошо с ним согласных хористов, и пустился в пляс, который заставлял дрожать поющих от пояса до самого низу, давая свободный выход голосам, все более и более повышающимся. По знаку трех все присутствующие, взявшись за руки, образовали цепь, которая закружила вокруг стола сначала медленно, потом убыстряясь, согласно ускоряющемуся ритму, приведшему уже к первым жертвам.
Некоторые не выдерживали скорости пения и танца и падали на пол, выходя из этого ада потрясенными, задыхающимися, оглушенные тяжестью непривычного ритма и, сидя на полу, могли только глазами следовать за африканцами.
Внезапно, как по волшебству, все остановилось: резким и пронзительным как никогда вскриком Марангу остановил танец и пение. Первыми, кто бросились на помощь ослабевшим, сидевшим на полу, были гвардейцы и Капплмюллер, который тоже не смог воспротивиться очарованию обрядового действа.
18
Но эта остановка была краткой, всего на несколько минут, танец и пение начинали вновь набирать силу.
Наступила полночь, будто открылась тайна трех черных прелатов, готовых разнести зажженные фонари и факелы по каждому крылу дворца для изгнания летучих мышей, но возобновилось еще более трудное и невыносимое неистовство. Три африканских монсеньора под руководством Марангу с большим энтузиазмом вернулись к ритму голосов и тел, к вскрикам и ударам ног, показывая окружающим на дверь. Каждый мог ее открыть. Цепь участников, держащих друг друга за руки, вышла в танцевальном ритме из зала командира швейцарской гвардии. По длинному коридору, ведущему во двор Сан Дамазо, спустилась по большой лестнице, ведущей на нижний этаж, замедленным шагом вторглась в комнаты и залы разных отделов государственной ватиканской секретарской. От невыносимого шума разбегались куры. Да и коты пытались спрятаться от вторжения шумливых людей на их территорию под шкафы, кресла, за занавески, – всюду, куда только можно было.
Роман итальянского писателя и поэта Роберто Пацци посвящен последним дням жизни Николая II и его семьи, проведенным в доме Ипатьева в Екатеринбурге. Параллельно этой сюжетной линии развивается и другая – через Сибирь идет на помощь царю верный ему Преображенский полк. Книга лишь частично опирается на реальные события.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.