Конклав ночи. Охотник - [38]

– Это пастухов кони, – пояснил Эмин. – Нет, ты только посмотри! Сами дрыхнут, а с коней даже уздечки не сняли. Реднеки уродские.

Судя по прорезавшемуся акценту, он здорово вспылил.

– Ого! Проснулась классовая ненависть к наемным работникам? – предположил я с иронией и пустил «УАЗ» накатом вниз.

– Зачем ненависть? Вот перед ними был Артемьич, тот классный. Только его уволили. Тагир выдумал, что он молоко ворует. Но ведь глупость это, понимаете, глупость! Он ничего не воровал. Наоборот. Одна корова часто убегала, так он красивый большой колокольчик из дома принес, на шею ей привязал. А эти пастухи какие-то гнилые. В глаза улыбаются, а чуть отвернешься, готовы кнутом по шее хлестнуть.

– Гнилые они или нет, но потолковать с ними придется. – Я покосился на сердитого Эмина и добавил твердо: – Причем без тебя.

– Э, зачем без меня? – вспыхнул он сильнее прежнего.

– Потому что ты начнешь ругаться, они начнут оправдываться, и абзац. Разговор испорчен. Мне такое счастье и близко не нужно. Если хочешь сделать им выволочку, сходишь потом, когда закончу. Ясно?

– Да, – буркнул он и демонстративно отвернулся.

Я вылез из машины, присел пару раз, разминая суставы. Хмель слетел почти полностью, только где-то на границе между чувствами и разумом еще искрился золотой коньячный ручеек, не столько разъединяющий, сколько сближающий эти столь различные берега.

– Как зовут пастухов?

– Петька и Лешка. Петька за старшего. Он длинный, с одной рукой. Лешка тоже длинный, бородатый. Шутить любит.

– С обеими? – спросил я.

– Что?

– У Лешки обе руки на месте? А то вдруг Петька бороду отпустил. Перепутаю как не фиг делать.

Эмин хихикнул.

– Обе, обе целые.

Я нацепил на морду выражение сдержанного дружелюбия пополам с ответственностью и двинулся искать пастухов.

Они вовсе не спали, сидели под деревом и обедали. Оба средних лет, худые, загорелые, в стареньком солдатском камуфляже и берцовках. У однорукого Петьки за спиной висела широкополая шляпа из мягкого войлока, бородатый Лешка повязал голову белым платком на манер банданы. На цветастой клеенке перед пастухами были разложены яйца, соленые огурцы, сардельки, крупно напластанный белый хлеб. В эмалированных кружках налито молоко. Рядом лежал здоровенный беспородный пес и деятельно хрустел желтыми куриными лапами. Этого добра перед ним навалили богато, не меньше килограмма. О страшном вреде куриных костей для собачьего пищеварения здесь, похоже, никто не знал.

Пес встретил мое приближение глухим рыком, но трапезу не прервал.

– Приятного аппетита, мужики, – сказал я.

– Спасибо, – ответили они вразнобой. – Присаживайся и ты, угостись.

– Благодарю, сыт. У меня к вам небольшое дельце. Поговорим?

– Ну дак чо, говори, – сказал однорукий Петька.

– Только не про говно, – весело добавил бородатый Лешка. – А то я за столом брезгую.

– А если про дохлых коров, не брезгуешь?

– Дак ты, значит, этот самый специалист из города, – протянул Петька, большими глотками допил молоко и вытер губы рукавом. – Из МЧС, что ли? Нас предупреждали, что приедешь.

– Вот и хорошо, – сказал я. – Меньше объяснять. Зовут меня Родион, а интересует все, что остальных не интересовало.

– В смысле? – удивился Лешка. – Типа, сколько раз в день Музгарко по-большому ходит?

– Заметь, не я начал про говно.

– Дак и не я. Он у нас конфетками какает, прикинь! То «Дунькина радость», а то «Загадка».

– Помолчи, Леха, – прервал напарника однорукий. – А ты давай конкретней, парень.

– Ладно, буду конкретней. Ветеринары, которые были здесь до меня, выяснили, что коровы ничем не болеют. А все равно гибнут. Значит, причина не в болезнях. У меня есть кое-какие мысли, но без фактов это – туфта. Поэтому сначала хочу выслушать людей, которые постоянно живут рядом с буренками. Лучше вас ситуацию никто не знает, правильно?

– Ну так оно вообще-то, – уклончиво сказал однорукий.

– Да ладно, Петруха, чо нам будет, если скажем, как есь? – встрял бородатый. – Короче, это самое… Сделали коровам-то.

– Что сделали?

– Ну дак это… Испортили. Порчу навели.

Будь на моем месте другой, после такого заявления покрутил пальцем бы у виска и распрощался с пастухами. Мне же и в голову не пришло отнестись к заявлению Лехи с насмешкой.

– А кто, знаете?

– Ясно кто. Иван Артемьич.

– Чепилов, бывший пастух, – уточнил однорукий. Он внимательно изучал мою реакцию на слова напарника. Видя, что я остаюсь серьезным, решил вмешаться сам. – Вишь в чем дело, его в армии изуродовали по мужицкой части. Врачи не вылечили, а вылечил черемисский колдун. Вот тогда Артемьичу и передалося. Так-то он тихий, никому не делает. Но нашенские с ним все равно не связываются. А грузинам чо, они ж чужие. Сдуру и наехали на него. Сказали, будто молоко ворует, да еще с работы выгнали. Хоть кто обидится.

– А как обиделся, наслал на стадо гадюк, – сказал Леха. – Они подползают тихонько и молоко сосут. При этом яд внутрь попадает. Раз маленько, да другой раз маленько. Корова сначала выглядит как здоровая, а потом – хоп, и откинула копыта.

– Интересненько, – сказал я и покосился на Музгара, который управился с костями и теперь заинтересованно обнюхивал мою ногу. – Але, приятель, я невкусный.