Конклав - [86]

И только когда Мандорфф положил бумагу на стол и начал заполнять пустые графы, Ломели увидел О’Мэлли, который, словно в трансе, смотрел на нотариальные бумаги.

– Монсеньор, извините, что прерываю вас… – сказал Ломели, а когда ирландец не прореагировал, он попытался еще раз: – Рэй?

И только теперь О’Мэлли повернулся и посмотрел на него. Выражение его лица было недоуменное, чуть ли не испуганное.

– Я думаю, вам пора собирать бумаги кардиналов, – сказал Ломели. – Чем скорее мы разожжем печь, тем скорее мир узнает об избрании нового папы. Рэй? – Он озабоченно прикоснулся к руке О’Мэлли. – Вы здоровы?

– Извините, ваше высокопреосвященство. Я здоров.

Однако Ломели видел, что тот предпринимает немалые усилия, чтобы делать вид, будто ничего не случилось.

– Что произошло?

– Просто я не ожидал такого результата…

– Я тоже. Но результат тем не менее замечательный. Послушайте, мой дорогой, если вас беспокоит мое положение, то поверьте мне, я не чувствую ничего, кроме облегчения. Господь благословил нас своим милосердием. Наш новый папа будет величайшим из пап, сидевших на Святом престоле.

– Да.

О’Мэлли выдавил жалкую полуулыбку и дал знак двум церемониймейстерам начать собирать бумаги кардиналов. Он сделал несколько шагов вглубь Сикстинской капеллы, потом остановился и резко повернулся.

– Ваше высокопреосвященство, – обратился он к Ломели, – на моей совести лежит большой груз.

В этот момент декан снова почувствовал, как щупальца тревоги обхватывают его грудь.

– О чем вы, бога ради?

– Могу я поговорить с вами приватно?

О’Мэлли ухватил Ломели под руку и попытался увести в малый неф.

Ломели огляделся – не наблюдает ли за ними кто-нибудь. Все кардиналы смотрели на Бенитеза. Новый папа подписывал бумаги и покидал свое место, чтобы быть облаченным в папские одеяния в ризнице. Ломели неохотно уступил монсеньору и позволил увести себя через проем в пустой малый неф капеллы. Он поднял взгляд. Сквозь разбитое окно задувал ветер. Уже начинало темнеть. Наверняка взрыв подействовал на нервы бедняги О’Мэлли.

– Мой дорогой Рэй, – сказал Ломели, – ради бога, успокойтесь.

– Я прошу прощения, ваше высокопреосвященство.

– Скажите мне просто, что произошло. У нас много дел.

– Да, я понимаю, что должен был сообщить вам раньше, но это казалось таким тривиальным.

– Слушаю.

– В тот первый вечер, когда я принес кардиналу Бенитезу туалетные принадлежности – у него ничего не было, – он сказал, что насчет бритвы я мог не беспокоиться, поскольку он никогда не бреется.

– Что?

– Он улыбался, когда говорил это, и, если честно, такое же встречается?

Ломели уставился на него непонимающим взглядом.

– Рэй, извините, но ваши слова не доходят до меня.

Он смутно припомнил, как, задувая свечу в ванной комнате Бенитеза, увидел бритву в нераспечатанной целлофановой упаковке.

– Но теперь, когда я узнал о клинике в Швейцарии…

Голос О’Мэлли беспомощно смолк.

– О клинике? – повторил Ломели, и внезапно мраморный пол словно потек под его ногами. – Вы имеете в виду больницу в Женеве?

– Нет, ваше высокопреосвященство, – покачал головой О’Мэлли, – в этом-то все и дело. Что-то меня грызло все время с тех пор, а сегодня, когда я понял, что конклав, возможно, склоняется к избранию Бенитеза, я решил проверить. Выяснилось, что это не обычная больница. Это клиника.

– И какой специализации?

– Они специализируются на том, что называется «коррекция пола».

Ломели поспешил в основную часть капеллы. Церемониймейстеры двигались между рядами столов, собирали бумаги до последнего клочка. Кардиналы тихо переговаривались на своих местах. Только место Бенитеза пустовало. Да еще стул Ломели. Перед алтарем установили папский трон.

Декан прошел до ризницы и постучал. Отец Дзанетти чуть приоткрыл дверь и прошептал:

– Ваше высокопреосвященство, его святейшество облачается.

– Мне нужно поговорить с ним.

– Но ваше высокопреосвященство…

– Отец Дзанетти, прошу вас!

Молодой священник, испуганный тоном Ломели, несколько секунд смотрел на него, но все же убрал голову. Ломели услышал голоса, потом дверь открылась, и он прошел внутрь. Низкое сводчатое помещение напоминало реквизиторскую в глубине театра. Здесь лежала брошенная одежда, стояли стол и стулья, которыми пользовались наблюдатели. Бенитез, уже облаченный в белую муаровую папскую сутану, стоял, вытянув руки, словно распятый на невидимом кресте. У его ног склонился на коленях папский портной Гаммарелли с булавками во рту и подшивал подол, – он настолько погрузился в работу, что даже не поднял головы.

Бенитез посмотрел на Ломели со смиренной улыбкой:

– Даже самая малая одежда оказалась велика.

– Позвольте поговорить с вашим святейшеством наедине.

– Конечно. – Бенитез посмотрел на портного. – Вы закончили, дитя мое?

Ответ сквозь сжатые зубы и булавки прозвучал неразборчиво.

– Оставьте это, – отрывисто распорядился Ломели. – Закончите позже.

Портной посмотрел на него, выплюнул булавки в жестяную коробочку, потом вытащил нить из иглы и перекусил тонкую ниточку крученого шелка.

– И вы тоже, отец, – кивнул Ломели в сторону Дзанетти.

Портной и священник поклонились и вышли.

Когда дверь закрылась, Ломели произнес: