Богомильская история
(перевод Д. Стукалина)
Богомилы верили, что в день Страшного Суда все зеркала засияют под покрывалами, так что и отражения грешников не избегут наказания. Прирожденная способность зеркал действовать постоянно не будет, однако, упразднена. Они, как говорят, продолжат свое дело, измененные настолько, что в день, когда зацветает вода, слепые зеркала станут вторить звукам вместо изображений. Раздающиеся в них крики осужденных — единственное, что спасется от всеобщей гибели…
Об этом разговаривали один воин и один юноша на краю некоего леса во время пожарища 1338 года, но для них этот год не был одним и тем же. Дым распугивал последних вечерних птиц, когда из леса послышался топот лошади, везущей камень для городской стены. Услышав его, воин спросил:
— Лошадь, чей топот сейчас слышен, — белая?
Вместо ответа юноша задал свой вопрос:
— Когда вечером ты слышишь, как снаружи шумят листья и ударяются о шатер, ты узнаёшь по шуршанию, какого они цвета: желтые, зеленые или красные?
— Узнаю, — ответил воин, — они красные.
В этот миг из леса вышел белый конь.
* * *
— Пусть в твоей руке будет мастерок, когда ты встретишься за холмом со строителями, — сказал юноша. — Но ты не будешь строить со мной город здесь, на твердом, потому что зрение твое для этого не годится. Строй Царьград из лунного камня ни на небе, ни на земле.
Юноша, произнесший эти слова, был царь Стефан Душан, а воин, с которым он разговаривал, — его визирь Хреля Драговоля. Так два властителя разделили владения. Душан взял землю Хрели и города вокруг Стримона, а Хреле не осталось ничего другого, как взлететь к небесным островам. Люди видели, как он летал туда-сюда между греческим и сербским лагерем, как отыскивал строителей, зодчих и мраморщиков, и дали ему имя Реля Крылатица. В день, когда зацветает вода и когда правители решили, что наступил Страшный Суд, Душан находился близ Царьграда и собирался взять его, а Хреля попробовал перелететь реку Стримон в надежде, что хотя бы тень его утонет в воде и избежит казни. Он ошибся: вода зацвела, и лишь эхо его голоса пробилось сквозь цветы, спаслось от суда и укрылось на своем небесном острове. И сегодня, когда лунные камни падают в реку Стримон, говорят, что это рушится город Хрели и слышно, как камни на лету поют его голосом, изгнанным с земли.
В 1970 году один лунный камень был показан в Нью-Йорке, Москве, Лондоне, Белграде и других городах Европы и Америки. Я, пишущий все это ночью, пошел туда и прислушался — не услышу ли что-нибудь сквозь толстый стеклянный колпак. Тогда я ничего не услышал. Гораздо позднее, как-то вечером дома, я слышал Хрелю. Не один голос, а осьмиголосие. И понял, что эти голоса давно пытаются пробиться сквозь глухоту, беснующуюся в наших ушах, как жуткий голод. Я записывал их, хотя они жили быстрее, чем я, и потому не сумел записать того, как они в действительности звучали. Так появились эти строки.
Если все же можно спасти сказанное от услышанного, значит, богомильская история — не ложь.
Послесловие
(перевод Д. Стукалина)
В фильмах, снятых во время Второй мировой войны, можно видеть русских солдат и офицеров, которые перед атакой сбрасывают в снег одежду и в одном белье, невидимые среди метели, неудержимо двигаются сквозь тридцатиградусный мороз на немецкие позиции. Эта картина, врезавшаяся автору в память не из фильма, а из действительности, непосредственно связана с данной книгой.
А именно — мои друзья будут, вероятно, удивлены, когда узнают здесь два моих стихотворения, переодетых в прозу. Этот поступок многим покажется необычным. Автор, между тем, оказался в положении русских воинов: его время почти истекло; вокруг зима; сражение будет либо выиграно, либо проиграно, и ему совершенно все равно, какую форму примут его военные действия. Ни стихи, ни прозу он не писал ради них самих, но готовил, словно контрабандисты корабль, с решимостью прорваться со своим грузом в гавань читателя, до которого обычным путем такой товар не доходит. Если при этом он способствовал «деградации» некоторых своих стихов в прозу, сбросив с них офицерский мундир, то, вероятно, потому, что эти стихи никто не слушал, пока они имели чин и воевали недостаточно хорошо для него. А вот так, переодетые и посланные в первые ряды сражающихся, они вновь вступят в бой, быть может, — последний. В таких случаях офицеры и в самом деле надевают белые, как снег, рубахи и идут в атаку без погон.
