Кони пьют из Керулена - [62]

Жамбал, большой и растерянный, поднялся со своего места и шагнул к Алтан-Цэцэг. Обнял ее, усадил на кровать. Она припала к плечу Жамбала и забилась в беззвучных слезах, которые, казалось, прожигали щеки — настолько были горячи. Жамбал молча гладил тугие плечи Алтан-Цэцэг, зная, что никакие слова не утешат горе.

Алтан-Цэцэг низко наклонилась, подобрала с полу оброненное письмо и, закрыв обеими руками лицо, стала покачиваться из стороны в сторону.

— Кто честным умирает, того люди сто лет помнят, — пробормотал Жамбал.

Тулга собрала тетрадки и тихо вышла из юрты: если у человека горе, то ему лучше всего побыть одному.

«Прочитать, когда вырастет и возмужает сын». Рука, написавшая это письмо-завещание, была твердой, а голова — ясной. Максим, зная, что смерть на войне ходит у каждого за плечами, думал о завтрашнем дне, думал о судьбе своего наследника. Какой он, наследник, — Максим не знал. Даже не знал, что сын. Писал сыну, потому что хотел его иметь.

«Когда ты, сын, будешь читать эти строки, с трудом разбирая стертые временем карандашные буквы, представь себе далекое для тебя время, подумай о людях, которые жили, сражались и умирали во имя счастья человека на земле, во имя твоего и твоих сверстников счастья.

Ты родился маленький, неведомый, неизвестный мне человек. Ты будешь плакать, болеть, улыбаться, учиться говорить и ходить, играть… Подрастешь — пойдешь в школу, начнешь читать книги, научишься думать о серьезных вещах, о жизни. И когда прочитаешь это письмо, хочу одного, чтобы слова мои дошли до твоей души.

Милый мой мальчик! Ты будешь жить в чудесные годы. Может быть, это письмо будешь читать в квартире, залитой ярким электрическим светом. А я писал его при свете пламени, охватившего большой город на Волге. Помни, как нелегко далось людям твое счастье.

Война, сынок, — это горе, страдания, слезы и кровь. Война — это жертвы. Пусть память о павших борцах всегда будет в твоем сердце. Пусть эта память поможет тебе стать сильным и волевым человеком, строителем и бойцом. Да, бойцом!

В Монгольской Народной Республике я слышал чудесную легенду о том, как великий батор Ленин подарил батору Сухэ золотой меч, карающий врагов, а народу Монголии Ленин подарил социализм. Надо уметь держать этот меч, чтобы в любой час встать па защиту новой жизни от врагов, которые и в твое время еще не переведутся.

И последнее: всегда и везде береги мать. Будь достоин ее, своей гордой и умной, чистой и доброй матери, моей подруги. Люби ее.

Прощай!

Максим Соколенок, твой отец».

Для Алтан-Цэцэг этот длинный-длинный день прошел как в тумане. Поднявшись с постели, она что-то делала, о чем-то разговаривала, куда-то ходила. Под вечер спустилась к Халхин-Голу. Скованный льдом, он лежал широкой белой лентой с большими и жесткими суметами снега. По его берегам стыли тальниковые заросли. Они закуржавели, мороз покрыл каждую веточку белой мохнатой шубой. Где-то в верховье парила наледь. Белый холодный туман облаком поднимался к холодному небу.

Алтан-Цэцэг пошла домой, когда над степью и над замерзшей рекой поднялась заиндевевшая большая луна. В неживом и таинственном лунном свете фантастически блестели снежинки.

Дома окоченевшую Алтан-Цэцэг Тулга долго отпаивала горячим чаем. Потом достала бутылку архи, привезенную из Улан-Батора, налила в пиалу водки и, подавая, сказала:

— Пей. Говорят, помогает и от простуды, и от горя. Алтан-Цэцэг приняла пиалу, зажмурилась и, запрокинув голову, большими глотками стала пить. Огнем обожгло рот и горло. Алтан-Цэцэг закашлялась, уронила пиалу. Не прошло и. минуты, как почувствовала: по всему телу стало разливаться тепло, а голова закружилась и вдруг стала тяжелой. Тулга помогла ей раздеться и лечь в постель. Алтан-Цэцэг заснула, будто провалилась в глубокую черную яму.

На второй день она была на молочной ферме, рассказывала дояркам о завершении Сталинградской битвы, ездила на пастбище и, кажется, выругала пастуха за то, что пасет коров по выбитым местам. И думала, думала… О Максиме, которого взяла война. О себе. О Максимке, который уже учился ходить. Хотела представить свое и Максимкино будущее — и не могла. Мысли, как обрывки аркана, то скручивались, то расползались, то завязывались в узлы, которые невозможно развязать.

Почему-то вдруг в памяти всплыли слова, сказанные директором техникума на выпускном вечере.

— Вы отправляетесь, — говорил директор, — в Большую дорогу. Какой она будет — зависит прежде всего от вас самих. Вы— хозяева своей судьбы. Но хочу, что бы каждый из вас был способен однажды вдруг остановиться в раздумье, оглянуться назад и спросить себя: «Все ли я делаю для общества, что могу, приносят ли мои дела пользу людям, не отстаю ли я от требований жизни и времени?» И тот, кто сумеет поставить эти вопросы перед своей совестью и сумеет честно ответить на них, — легче пойдет дальше, смелее будет преодолевать ухабы и выбоины, грамотнее решать вопросы. Вы закончили техникум, но не закончили образование. Учиться надо всю жизнь. Кто перестанет учиться, кто, как овечка, захочет довольствоваться зеленой травкой, тот перестанет быть специалистом…