Кони пьют из Керулена - [40]

Гнедой скакал и скакал, вытянув шею, постригивая острыми ушами. Он не замедлял и не убыстрял бега. Постукивали копыта, посвистывал ветер…

Хорошо, легко и свободно думалось о Максиме в эти минуты. Но, как это часто бывало и раньше, заботы дня постепенно вытесняли думы о нем.

«Чабаны жалуются на сушь, ждут не дождутся снега. Тяжелая будет зимовка, если скот не нажируют сейчас».

«Зароды сена надо бы окопать — не дай бог пожар, последние крохи слизнет».

«Не привык монгол еще сено косить, вся надежда на тебеневку — круглогодичную пастьбу скота… Живуч дикий пережиток прошлого. В буддийском каноническом сочинении «Малая вера» сказано: «Избегайте греха, не отнимайте жизни у твари, не рвите траву, что питается соками земными, а то сами лишитесь жизни», или «сорвешь сто травинок — год жизни себе убавишь». Невежественные люди боялись трогать птицу и зверя, косить траву. Кое-кто боится и сейчас».

Не доезжая пади Буйной, где была стоянка Дамдинсурэна, на взгорье остановила разгоряченного коня и залюбовалась степью. По ней словно волны гуляли — на ветру колыхалась красноватая карагана.

Шагом подъехала к юрте. Из юрты вышла немолодая женщина, улыбнулась, узнав Алтан-Цэцэг.

— Сайн-байну, эгче!

— Хорошо ли пасутся овцы, Инчинхорло? — ответила на приветствие жены Дамдинсурэна Алтан-Цэцэг, и ее слова были приняты тоже как приветствие. Спросила о хозяине, где он. Дамдинсурэна дома не оказалось — он уехал в поселок за мукой. Разминулись в степи.

Не огорчилась Алтан-Цэцэг. «Побываю у других чабанов», — решила. И только подобрала повод, Степной ветер тут же скосил на нее огромный черный зрачок, стриганул ушами и с места взял в галоп.

Домой Алтан-Цэцэг возвращалась на закате солнца. Закат был тревожным: в густую зарю врезалась черная длинная туча с краями, окрашенными в багровый цвет. Как только солнце зашло, сразу подул сильный холодный ветер.

На берегу реки отпустила Степного ветра пастись. Когда подошла к своей юрте, на землю уже упала синяя сумеречная мгла. Мимо нее на взмыленном, коне проскакал из степи бухгалтер Гомбо. Этот человек с головой, похожей на круглую посудину, в которой воду носят, у Алтан-Цэцэг вызывал неприязнь. А потому она скорее вошла в юрту.

Тулги дома не было, но ужин она приготовила. Алтан-Цэцэг поела, убрала посуду и начала разбирать постель. В последние дни она стала сильно уставать. Но лечь не успела. В юрту вошла, вернее не вошла, а влетела Тулга.

— Ты дышишь, как запаленная лошадка, — сказала Алтан-Цэцэг и усмехнулась. — За тобой случайно не гнались?

— Гнались!

— Волки или кавалеры?

Алтан-Цэцэг в последнее время стала замечать: как Тулга пойдет на реку за водой, так в это самое время парням почему-то необходимо гнать коней на водопой.

— Алтан!

В голосе Тулги было что-то такое, что заставило Алтан-Цэцэг обернуться и посмотреть на подругу. Тулга стояла у двери радостно-взволнованная, возбужденная, сияющая, словно она только что завоевала звание чемпиона страны по стрельбе из лука или открыла новый закон природы и теперь не знает, как об этом сообщить.

— Алтан, помнишь? — Тулга закрыла глаза и положила ладошки на маленькие и тугие, как перевернутые пиалы, груди. — Помнишь: «Пусть далеки друг от друга горы — туманы и тучи соединяют их…»

У Алтан-Цэцэг запылали уши, а по лицу разлилась матовая бледность.

— Говори! — губы ее едва шевелились.

— Почту привезли! — крикнула Тулга и выдернула из-за пазухи письма-треугольнички. — От Максима!

— Не может быть…

— Танцуй!

Алтан-Цэцэг запрокинула голову — и закружился потолок юрты, палочки стали сливаться и исчезать, как спицы в колесе при быстрой езде. Качнулась, руками придержалась за край столика.

— Ой, Тулга! — вскочила и, стряхнув оцепенение, в каком-то сумасшедшем танце пошла вокруг очага. По стенам юрты заметались тени.

— Три раза танцуй! — крикнула Тулга, но Алтан-Цэцэг выхватила у нее письма, прижала их к лицу и тихо-тихо засмеялась. Ноги отчего-то стали ватными. Алтан-Цэцэг опустилась на кровать.

Чтобы не мешать подруге, Тулга тихонько вышла из юрты, плотно притворив за собой дверь.

Смеясь, размазывая по щекам хлынувшие слезы, Алтан-Цэцэг бережно вскрыла солдатские треугольнички.

Говорят, счастье и несчастье, горе и радость — близнецы, и ходят они нередко в обнимку. Читая письма, Алтан-Цэцэг не слышала, что происходит за стенами юрты, до нее не донесся, не дошел сигнал тревоги, который растекался по всему маленькому поселку, поднимая людей, созывая их к конторке. Водопад, горный об-вал, громовой раскат, взрыв — ничего бы в эти минуты не услышала Алтан-Цэцэг, не то что удар молотка по обломку чугунного рельса.

В юрту ворвалась Тулга, испуганная и растерянная.

— Алтан, ты слышишь?

— Бум! — донесся чугунный тревожный звон.

— Слышишь?

Алтан-Цэцэг вздрогнула.

— Бум!

— Что такое, что случилось?

Они знали, Алтан-Цэцэг и Тулга, как знали все в поселке, для чего у конторы висит ржавый обломок рельса и лежит большой молоток: не для того, чтобы созывать люден на работу, как делалось во многих других местах, и не для того, чтобы оповещать об обеде или окончании работы, — совсем для другой цели. Только в двух особых случаях мог раздаться чугунный звон.