Конфуз - [11]

Деловито и сосредоточенно рассматривая его, сдерживая лёгкую злость, относясь с пониманием к талантливому человеку, товарищи думали об одном и том же: «Да. Не от мира сего!»

Заверили обещанием, что опохмелят. Со слов художника выходило, что это необходимо, как вода в пустыне, ведь трубы горят, а главное – в колею сегодняшнего дня встать надо.

По дороге остановились у магазина, купили бутылку водки и небольшими дозами давали опохмелиться. Лицо художника приобретало здравость, но, наблюдая за ним около часа, друзья подметили, что специалист по Маковскому переживает трудные минуты и в себя ещё не пришёл.

Вот так в жизни всегда: как манна небесная удача свалилась, а тут задрипанный умник, хотя внешне и ничего, а не даёт взять в руки то, что само просится.

Пока ехали, художник осознал причину своего перемещения и придал своей персоне важность, мнению неоспоримость, а словам глубокомыслие. Таким способом входил в образ. При этом он очень часто вздыхал, не контролируя себя, чем явно выдавал зависимость от следующей порции в надежде разжалобить неподатливых комбинаторов.

К бабушке идти решили все вместе, оставив таксиста одного. Поднимаясь по лестнице, искусствовед упросил плеснуть ему всё-таки ещё живительной влаги. Ему налили половину того количества, на которое он рассчитывал.

Бабушка их ждала. Пригласила зайти, но гости по скромности решили дальше прихожей не заходить, чтобы не смущать старую женщину. Контроль над ситуацией Слава взял на себя. С искренним уважением к женщине старше его в несколько раз, негромко проговорил:

– Мать, ты на наш счёт не беспокойся, мы здесь постоим. А наш специалист глянет. Он один зайдёт, посмотрит.

Бабушка угодливо засуетилась, выискивая глазами специалиста. Ей показали на него.

– Да вы проходите в комнату, сейчас вынесу, у меня в спальне она.

В комнате и прихожей аккуратно и чисто, без изысков, без явной нищеты, следы богатого наследства в глаза не бросались, только несколько старых фотографий.

Художник прошёл в комнату. Четыре стены замкнутого пространства в незнакомом помещении вывели его из строя. Он обрёл походку «слегка подшофе». Дойдя до первого стула, с удовольствием на него присел.

Выжидательно расположившаяся меж гостями в прихожей и чудаковатым знатоком, гостеприимная женщина заговорила. Славок, стоявший к ней ближе всех и догадавшийся, что она обращается к нему, замахал руками перед собой, показывая указательным пальцем по направлению в комнату, отрывочно выговаривая:

– Мать. Всё. Понял. Ему говори. Ему. Он главный.

Старая женщина точно не отжила свой век, находилась в полном здравии и рассудке, а именно этот факт не позволял её, пусть и кроткому уму, считать этого специалиста за главного. Ну не хотела: и выглядел он не очень убедительно, и поведение шельмоватое, и вообще строил из себя больше, чем был на самом деле. Умудрённая житейским опытом старушка нутром чувствовала это.

Она принялась рассказывать легенду приобретения и происхождения картины, в мельчайших подробностях, с громкими именами невпопад, для пущей важности, часто обращая свои глаза на прихожую, где расположились трое предприимчивых людей.

Молодая же женщина не знала, куда себя деть. Считала долгом что-нибудь привставить из раннего, слышанного, якобы поправляя бабушку, явно подзабывшую эти детали.

Нервничая, Слава процедил тихо:

– Мать, ты принеси. Мы взглянем, человек посмотрит, не переживай.

Художник, поймавший ситуацию за убегающий хвост, оценил обстановку молниеносно:

– Разберёмся, не волнуйтесь. Давайте взглянем.

Глаза его приобрели приторное, задумчивое отрешение ото всех. Прозвучали слова его за несколько слов до окончания бабушкиной легенды, когда она перечисляла известные фамилии, в чьих мнениях, нельзя сомневаться. Севшая на конька рассказчика, слегка расстроенная, что ей не дали договорить, она пошла в спальню, словно в никуда, бросив фразу:

– Ребят! За сто рублей готова отдать. Мне сто рублей и хватит.

Надо ввести читателя в курс дела: сто рублей по тем временам – месячная зарплата, потому эквивалент придумывать вам самим. У кого зарплата нынче десять тысяч рублей, а у кого и сто тысяч. Но, в общем, хорошие деньги.

Славка имел фамилию Рублёв, между друзьями привычно звался «Рублём», и ему действительно шло, как для автомобиля колёса или для печки дрова. Услышав о деньгах, в его уме потирающие друг о друга ладони нагревались, деньги в кармане жгли ногу и просились наружу, а взял он их с избытком, ненароком, на всякий случай.

И вот бабушка выносит картину, скорее не выносит, а выплывает и небрежно так показывает. Художник деловито встал.

– Аккуратней, аккуратней! К вещам надо бережней относиться, особенно к таким.

Он взглянул на прихожую, ловя на себе благодарный взгляд друзей за свою предусмотрительность.

Подошёл к ней, взял осторожно картину, играя на публику. Именно осторожно, снова ловя благодарные взгляды понимания. Поставил на стул в центре комнаты. Постояв, подумал, придвинул к окну, ближе к свету. Сам себе одобрительно что-то пробубнил и отошёл поодаль. Поставил стул для себя, сел на него. Через минуту переставил, найдя какое-то несоответствие в расположении. После чего уселся так, как люди усаживаются в кресло, то есть центр тяжести, сместив на спинку, а выпрямленные ноги, вытянул перед собой, после чего одну закинул на другую. Одну руку засунул под мышку, другой подпёр подбородок и в такой позе мудреца застыл.