Конформист - [4]

Марчелло дождался момента, когда был уже в постели и мать пришла пожелать ему спокойной ночи. Это была одна из тех минут, когда ему удавалось побыть с ней наедине: за столом или во время редких прогулок с родителями почти всегда присутствовал и отец. Хотя инстинктивно Марчелло не слишком доверял матери, он любил ее, а точнее, восхищался ею, она очаровывала его и смущала, словно старшая сестра, отличавшаяся странностями и капризным характером. Мать Марчелло, очень рано выйдя замуж, и духовно, и физически осталась ребенком. Кроме того, хотя она не была близка с сыном и из-за светских обязанностей занималась им очень мало, она никогда не отделяла свою жизнь от его. Поэтому Марчелло вырос в атмосфере постоянной суматохи, вызванной поспешными выездами и возвращениями домой, примерками платьев, бесконечными и пустыми телефонными разговорами, раздраженными перепалками с портнихами и поставщиками, спорами с горничной, постоянной сменой настроения по малейшему поводу. Марчелло мог входить в комнату матери в любой момент, она не обращала на него внимания, и он с любопытством наблюдал за ее интимной жизнью, в которой ему не было места. Порою мать, словно встряхнувшись от поглощавших ее забот, внезапно испытывала угрызения совести, решала заняться сыном и брала его с собой к портнихе или модистке. В этих случаях Марчелло вынужден был просиживать на табурете долгие часы, пока мать примеряла шляпы и платья, забытый в ее обычном суетливом равнодушии.

В тот вечер он сразу понял, что мать спешит больше обычного. И действительно, Марчелло еще не успел преодолеть свою робость, как она, повернувшись к нему спиной, направилась через темную комнату к оставленной приоткрытой двери. Но он не собирался ждать еще целый день, чтобы выяснить ее мнение, которое было ему так необходимо. Усевшись в кровати, он громко позвал ее: "Мама!"

Он увидел, как она с досадой повернулась на пороге.

— Что случилось, Марчелло? — спросила она и вернулась к кровати.

Она села рядом с ним, спиной к свету, бледная, тоненькая, в черном декольтированном платье. Тонкое лицо, обрамленное черными волосами, было в тени, но Марчелло все же успел разглядеть выражение недовольства, спешки и нетерпения. Тем не менее, охваченный решимостью, он объявил:

— Мама, я должен что-то сказать тебе.

— Хорошо, Марчелло, только быстренько… мама должна уходить… папа ждет меня. — В то же время, подняв руки, она возилась с застежкой ожерелья.

Марчелло хотел признаться матери в убийстве ящериц и спросить ее, плохо ли он поступил. Но спешка матери заставила его переменить планы. Точнее, изменить заготовленную в уме фразу. Ящерицы вдруг показались ему существами слишком мелкими и незначительными, чтобы привлечь внимание такой рассеянной особы. И сам не зная почему, он решил солгать, преувеличив собственное преступление. Он надеялся, что чудовищность содеянного поразит мать — он смутно догадывался, что чувства ее притуплены и бедны. Он сказал с поразившей его самого уверенностью:

— Мама, я убил кошку.

В этот момент матери удалось наконец соединить оба конца ожерелья. Держа руки на затылке, прижав подбородок к груди, она смотрела вниз и то и дело от нетерпения притопывала ногой.

— Ах вот как, — сказала она непонимающе, словно все ее внимание было поглощено ожерельем.

Марчелло повторил неуверенно:

— Я убил ее из рогатки.

Он увидел, что мать с досадой тряхнула головой и опустила руки, держа ожерелье, которое ей так и не удалось застегнуть.

— Чертова застежка! — с яростью воскликнула она. — Марчелло, будь добр, помоги мне надеть ожерелье. — Она села боком на кровать, повернувшись спиной к сыну, и прибавила нетерпеливо: — Но смотри, чтобы застежка защелкнулась, не то оно снова расстегнется.

Говоря, она сидела, повернувшись к нему худой, обнаженной почти до пояса спиной; в свете, падавшем из двери, плечи ее были белы, словно бумага. Тонкие пальцы с острыми ярко-красными ногтями держали ожерелье, обвивавшее нежную шею, оттененную вьющимся пушком. Марчелло подумал, что, как только он застегнет ожерелье, она, наверное, выслушает его с большим терпением. Подвинувшись к матери, он взял концы ожерелья и щелкнул пружинкой. Мать тут же встала и сказала, наклонившись и слегка коснувшись губами его лица:

— Спасибо… а теперь спи… спокойной ночи!

Прежде чем Марчелло сумел задержать ее словом или жестом, она исчезла.

Следующий день был жарким и пасмурным. Молча отобедав с родителями, Марчелло потихоньку соскользнул со стула и через стеклянные двери вышел в сад. Как всегда после еды, он находился в состоянии оцепенения, смешанного с чрезмерной обостренностью чувств и задумчивостью. Ступая осторожно, почти на цыпочках, по хрустящему гравию, под тенью деревьев, где кишели насекомые, он дошел до калитки и выглянул наружу. Ему открылась знакомая улица, слегка идущая под уклон, обсаженная с обеих сторон перечными деревьями, покрытыми пушистой, молочного цвета листвой. В этот час дорога была пустынна и странно темна из-за черных низких облаков, заволокших небо. Напротив виднелись другие калитки, другие сады, другие дома, похожие между собой. Внимательно понаблюдав за дорогой, Марчелло отошел от калитки, вынул из кармана рогатку и склонился к земле. В мелком гравии попадались и более крупные белые камни. Марчелло взял один, величиной с грецкий орех, вставил его в рогатку и стал прохаживаться вдоль стены, отделявшей его сад от сада Роберто. Он решил для себя, что находится в состоянии войны с Роберто, а потому должен с величайшим вниманием наблюдать за плющом, прикрывавшим ограду, и при малейшем движении открыть огонь, точнее, выстрелить из рогатки. В этой игре находили выход и обида на Роберто, не захотевшего стать его сообщником, и звериный, жестокий инстинкт, толкнувший его на это убийство. Разумеется, Марчелло прекрасно знал, что в это время Роберто обычно спал и не мог следить за ним из-за зелени плюща, тем не менее он действовал с такой серьезностью и важностью, словно был уверен, что приятель подстерегает его. Старый, сильно разросшийся плющ поднимался до острых наконечников ограды, и находившие друг на друга листья, большие, черные, пыльные, застыли вяло и неподвижно в тяжелом безветрии. Пару раз ему показалось, что листва едва заметно затрепетала, точнее, он убедил себя в этом, и тотчас, с внутренним удовлетворением, метнул камень в зеленую чащу листвы.