Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски - [3]

Ради чего Россией и ее преемником Советским Союзом были принесены великие жертвы – и неизбежные, и излишние? Чтобы отстоять право на самобытное существование или чтобы сжечь себя и развеяться, подобно наваждению? А может быть, тысяча лет и есть для государств тот «натуральный» возрастной рубеж, брать который дано избранным? Избранным не богами – они не занимаются такими мелочами, как маркировка границ, расстановка кресел в ООН или определение состава НАТО.

Политики присвоили себе функцию жюри в присуждении премий и розг. Похвальные грамоты и пайки – в нашем случае – рассылаются именно тем «реформаторам», что кичатся соучастием в заклании «Российской империи», кто на свой манер довершил задумки прежних «цивилизаторов», видевших Россию и Советский Союз расчлененными на полтора десятка территориальных образований, зависимых от внешнего мира экономически и неспособных блюсти свою безопасность.

Кое-кому государства, принесенного на жертвенный алтарь, мало. Принялись за православие. Припомнили ему вклад в сохранение нацией самое себя и в поддержание панславизма в черную годину безвременья. Дробят церковь, дабы она прозябала в смирении и не посягала бить в набат: «россияне, опомнитесь», «соберитесь с духом и верой в себя», «не затеряйтесь в бьющем через край хаосе»!

Что было – не вернуть. Развитие обогнало московских верхоглядов и тугодумов, полагавших, будто не про них писано: нельзя держать шаг длиннее, чем дорога. Какой восстанет страна из пепла: лучше ли познает себя и очистится в горниле испытаний от суетного, если восстанет вообще? Тот, кого всерьез заботит национальное завтра, не может заклиниваться на вчерашнем и позавчерашнем. В конце концов, неудачи и поражения лучше способствуют воспитанию характеров и нравов, чем победы. Это в равной степени относится и к отдельным людям, и к нациям.

Почти перевелись политики, которые, делая свой выбор, готовы во всей полноте отвечать за него. При удаче гложет в основном стремление – не продешевить бы в ее капитализации. Но вот не заладилось, и перед вами хамелеон. Нет-нет, это не он. Выбор исполняли скопом, с сотоварищами. Или возьмутся доказывать, что другого решения не допускали обстоятельства, потусторонняя сила, тупиковая ситуация, как будто тупики ниспосылаются, а не плодятся, прежде всего с подачи политиков.

Сомнения в том, не переступило ли развитие в СССР ту роковую грань, за которой нет возврата к изначальным идейным ценностям, наличествовали давно и в предостаточном наборе. Не зашло ли перерождение общества и его базовых институтов настолько далеко, что под угрозой оказался не советский эрзац-социализм, а будущее державы, внешне находившейся в зените своего могущества? Этот кардинальный вопрос требовал честного и внятного ответа.

Имелись основания не только сомневаться, но даже отчаиваться. Страна теряла способность себя кормить, лечить, одевать, дать своим гражданам мало-мальски приличный кров над головой. Материальные ресурсы, бессчетные миллиарды бюджетных средств, интеллектуальный капитал пропадали пропадом в бездонной бочке милитаризма. Приспосабливаясь к чужой логике конфронтации и свойственным ей военным технологиям и мышлению, СССР загнал себя в перманентный кризис.

Чем больше оружия противной стороны нейтрализуется собственным оружием, тем весомее в общем раскладе сил, в состязании систем становятся несиловые факторы – те, что определяют жизненный уровень, социальное, культурное, нравственное состояние общества. Здесь в первую очередь совершается идентификация индивидуума и системы. Не правда ли, элементарно до банальности?

Но отдавали ли советские руководители себе в этом отчет? Не похоже. Иначе не объяснить, почему кирпичик за кирпичиком, блок за блоком они разрушали то, что собирались укрывать от угроз извне посредством ракет и танков. Поразительное забвение того, что без экономической, социальной (в незауженном толковании), гражданской защищенности любое общество сегодня не может быть ни современным, ни внутренне стабильным, ни неуязвимым перед вызовами извне.

По Клаузевицу, война есть продолжение политики другими средствами. Контрагенты по «холодной войне» умудрились низвести государственную политику до роли продолжателя войны иными средствами, а дипломатию и вовсе подрядить в служанки милитаризма. Особенно преуспели тут Соединенные Штаты. Они чаще, чем кто-либо, хватались за ядерную дубинку и, как никто, были изобретательны в рецептурах ее «дипломатического» применения. И завяжем для памяти узелок: эта «дипломатия» осекалась, не находила продолжения всякий раз, когда ей поперек вставал человеческий фактор, возмущение также самих американцев, не горевших желанием проверить опытом прогноз ученых насчет «ядерной зимы» или испробовать на себе степень рискованности «конфликтов малой интенсивности». Впрочем, Москва не довольствовалась ролью созерцателя. Ей льстил ореол сверхдержавы, и она мало тревожилась, что где-то с конца шестидесятых годов СССР вел гонку вооружений и военных технологий не против США и НАТО, но против самого себя.

Да, в сомнениях открывался и провожался каждый Божий день. Сомнения понуждали касаться неприкасаемых категорий, лезть в суть диспропорций и противоречий без модных в советскую пору ссылок на объективные трудности и право экспериментаторов на ошибки. Нельзя сказать, что сомнений в итоге убывало.