Конек Чайковской. Обратная сторона медалей - [2]

А тогда, осенью 1941 года, гитлеровцы подходили к Москве и меня с мамой, как фольксдойче, то есть исконных немцев, живущих в России, выслали подальше – с глаз долой из сердца вон. За три тысячи километров от столицы. В Южный Казахстан.

Почему мы оказались в числе немцев? В маминой метрике стоит запись «Татьяна Пастухова». Но вообще-то она по матери Гольман – или, если соблюдать правила немецкого произношения, Хольман.

Ее мама умерла от рака, когда девочке едва исполнилось 4 года. У мамы были сестра и брат. Всех троих подобрала бабушка Гольман, дочь барона Гольмана.

До революции это был уважаемый в России дворянский род. Довольно богатый. С доходными домами. После революции 1917 года большую часть недвижимости, конечно же, у семьи отобрали. Например, знаменитое подворье в Сокольниках.

Другая ветвь маминого рода тянется к изготовителю фарфора Барулину.

На фарфоровой мануфактуре прадеда специально для свадьбы моей бабушки изготовили сервиз на 400 персон. Тончайший был фарфор, розовый с белым.

То есть у семьи имелась интересная история. Особенно по маминой линии. И даже при советской власти они смогли сохранить кое-какие накопления, несмотря на обыски и изъятия.

Когда началась война и стало понятно, что нас не сегодня завтра вышлют из столицы куда подальше, мать совершила то, что позже нас спасло в казахстанских степях. В мои колготки, в кофту и в платье, как-то очень грамотно и незаметно для тех, кто нас потом проверял перед высылкой, она вложила кисеты замшевые. Их, кажется, было всего три. Но они были большие, бархатные, плотные, на веревочках. В старые времена в таких табак держали. А мама в кисеты эти напихала под завязку царские золотые червонцы.

Часть монет дала в дорогу наша удивительная антисоветчица тетя Лиза. У нее была органическая ненависть к большевикам. Всегда говорила так: «Если бы эти не пришли, эх, как бы мы жили!»

Часть золота получили от тетки, а часть этих червонцев оказалась маминым наследством. Вот эти николаевские золотые монеты нас за годы ссылки в Чимкенте и спасли. Когда нужда совсем прижимала, мать шла менять один червонец на буханку хлеба.

Вместо паспорта, который у нее отобрали в НКВД при высылке, ей дали справку, что она и ее дочь – фольксдойче. Пойди – попробуй с такой бумажкой устроиться хоть на какую-то работу. Она помыкалась-помыкалась – и с трудом устроилась на хлебокомбинат. Московскую ссыльную актрису взяли загружать-разгружать машины. Мать таскала мешки вместе со здоровыми мужиками. И, конечно же, надорвалась. Пришлось ей делать операцию.

Но вообще, конечно, я мало что помню из той азиатской ссылки. Однако годы в Чимкенте мне хорошо, внятно напомнили о себе позже – в Казахстане я замечательно легко заработала открытую форму туберкулеза. Этот «подарок» обнаружился уже в Москве. И, кстати, во многом определил мою судьбу.

В самом конце войны Театр им. Моссовета, где служил мой отец Анатолий Осипов, приехал с гастролями в Алма-Ату, тогдашнюю столицу республики.

В то время, насколько я понимаю, стараниями художественного руководителя театра Юрия Завадского, маме и мне выдали разрешение приехать из Чимкента к отцу. Всего 700 километров между нами. Мы, конечно же, приехали.

Меня с мамой поселили в алма-атинском Доме колхозника. Там же разместили и всю труппу московских актеров. Вокруг за развешанными простынями и расставленными ширмами несколько недель жили лучшие артисты Советского Союза. Они были знамениты на всю страну и жили за перегородками, которые ни от чего не защищали.

Абсурдности происходящего я, сопливая пятилетняя девчонка, конечно же, тогда понимать не могла.

А вот что в моей памяти сохранилось – шоколад от Галины Улановой. Балерина номер один СССР (а возможно, и лучшая танцовщица мира) и супруга режиссера Юрия Завадского в солнечную, мирную и сонную Алма-Ату была эвакуирована (как я узнала позже) вместе с труппой Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова. А в то время, когда мы пересеклись в Алма-Ате, Уланова уже стала примой Большого театра. Галина Сергеевна была еще молода, но уже известна всему миру – всем, кроме Ленки Осиповой, конечно.

«Жена главного режиссера» жила вместе с труппой его театра. Получала дополнительный паек. А я – у меня же свербило всегда – постоянно пробиралась под этими ширмами и полотнами к Улановой. И она меня, маленькую шуструю «немку», подкармливала шоколадом из артистического пайка.

Столичные актеры, когда с ними живешь нос к носу день за днем, оказываются совсем другими людьми, нежели на экране и на сцене. Притом со своими удивительными профессиональными «фишками».

Будущий народный артист СССР и любимец всей страны, уже сыгравший в самой знаменитой советской комедии тех лет «Волга-Волга», дядя Сева Санаев, когда видел меня на горизонте, тут же начинал строить какие-то гримасы. Конечно, маленькую девочку «из диких степей» они шокировали. Кумир миллионов репетировал очередную роль. А мелкая ссыльная из Чимкента жутко пугалась, начинала орать и убегала от него в ужасе, чтобы спрятаться в пыльном углу с пауками и молью.

Всеволод Васильевич довольно посмеивался – репетиция удалась.