Конечная – Бельц - [89]

– Сейчас как раз начался отлив. В полночь уровень моря самый низкий, в шесть утра – высокий. Нужно идти в четыре.

Карадек с обеих сторон вытер лезвие ножа о кусок хлеба, поднялся, промокнул губы салфеткой и сказал:

– Иди спать. Я тебя разбужу.

Марк послушно вышел из кухни и отправился к себе в комнату. После его ухода лицо Карадека исказила мука, как если бы на плечи моряку навалился непосильный груз; с него как будто стерли краску, и оно застыло в неподвижности, точно посмертная маска.

* * *

Получив послание Воронина, Войчик, подручный полковника, сразу же позвонил хозяину. Марк был последней мишенью, они охотились за ним несколько недель и наконец обнаружили его логово. Новость была прекрасная: дело украинцев подходило к завершению, и Азарову оно начинало надоедать. Еще немного, и он бросил бы Драгоша на произвол судьбы. Но он не хотел портить себе настроение – и дело здесь было вовсе не в привязанности к какому-то мелкому бандиту, с которым он не имел ничего общего, а в его собственном тщеславии. Как бы то ни было, события приближали их к намеченной цели. Пятью днями ранее Азаров сообщил Драгошу адрес Марка, а теперь отправлял последнее, как он полагал, сообщение по этому делу: «Он знает. Поторопись. Влад». Драгош поймет, что надо делать. Полковник выполнил свою часть миссии.

Он медленно набил текст на клавиатуре и нажал на «Отправить», захлопнул крышку телефона и убрал его в карман пиджака. Потом налил в стакан еще немного виски «Лафройг» и подвинулся поближе к девушке, которую ему предоставили на вечер, – малютке Кристине в короткой юбке, со светлыми, до плеч, волосами, пышной грудью и полным отсутствием мозгов.

* * *

Марк растянулся на кровати и пробежался взглядом по стенам комнаты. Он закурил сигарету и выдохнул облако сероватого дыма. Завтра надо будет начинать все с нуля. Бежать, прятаться, создавать себе новую биографию, растворяться в толпе – и рассчитывать только на себя. Он останется наедине со своим ползучим гадом – тихим внутренним голосом. Марк услышал, как тот шипит. Не беспокойся. Я здесь. Я тебя не брошу. Никогда не брошу.

Карадек на кухне заторможенно вытирал посуду. Завтра день обещал быть долгим, а у него уже нет сил. Единственное, в чем он нуждался, – это целительный ночной сон.

Клод Венель в восемь часов вечера развалился в кресле и очертя голову бросился в объятия мадам Бовари – лучшее средство для успокоения измученного мозга, которое он сумел найти. Виртуозные пассажи мастера убаюкивали его, как младенца, но где-то в глубине его сознание оставалось еще ясным. Он плеснул себе немного джина. Ему уже давно стало все понятно: он жалкий человечишка, выдвинул кучу теорий, наговорил пафосных слов, а потом – хлоп! – шлепнулся на землю и засох, как кусок дерьма. Можно сколько угодно убеждать себя в обратном, но от фактов не уйдешь – он потерпел полное фиаско. С этими мыслями он положил на колени раскрытую книгу и обхватил за горлышко бутылку джина.

Пока Мартина Лестреан прибиралась на кухне после ужина, Ив устроился у себя в кабинете, чтобы подбить баланс за февраль. Он заставлял себя каждый месяц приводить в порядок записи, чтобы потом не пришлось наверстывать. Поначалу детали особо мудреных операций еще помнишь, а спустя месяцы уже и концов не сыщешь, – вот и ломай потом голову. Ему доставляло удовольствие скрупулезно сводить дебет с кредитом – эта процедура развлекала и успокаивала его: гениальная по своей сути и до смешного простая, она опиралась на железную логику. С головой погружаясь во всю эту бухгалтерию, он старательно фиксировал долговые обязательства, переносил остатки, составлял проводки, вносил изменения, – и вскоре окружающий мир уплывал вдаль, а сам он отключался от реальности, как обесточенная машина, и работал уже как автомат – спокойно, по инерции.

По воскресеньям в «Тихой гавани» яблоку негде было упасть, там стоял привычный гомон и страшная духота. В тот вечер, против обыкновения, бар пустовал. Завсегдатаи неизвестно почему сидели по домам, а Малыш Люсьен в мрачном расположении духа полировал стаканы. Не изменили привычке лишь Каллош, Танги и Гийоше – они сидели с опущенными плечами и потухшим взглядом, подпирая барную стойку. Казалось, их влажные губы шептали признание в любви золотистому напитку в наполовину опустевших кружках, а он, отвечая взаимностью, подсвечивал их лица мягким рыжеватым цветом. Внезапно холодильник перестал урчать – время от времени он позволял себе подобное, по непонятным причинам, – и в баре воцарилась мертвая тишина, которую нарушал разве что редкий скрежет ногтя по деревянной столешнице или скрип тряпки по пивным стаканам.

В эту самую минуту Антуан Ле Шаню сидел у себя дома, и с его губ стекала кровь. Он дважды подкладывал себе ростбифа и с наслаждением жевал мясо, румяное и хрустящее снаружи, сочное и нежное внутри. Он чувствовал, как его зубы раздирают волокнистую плоть, как она скользит по нёбу, корчится на языке, как кровавый сок орошает десны и струится по глотке. Они сели ужинать позже обычного, потому что Антуан захотел жареного мяса с кровью – желание довольно странное, ведь по вечерам в воскресенье они обычно обходились миской супа и разогретыми остатками овощей. Но Лилиана не посмела ему возразить. В конце концов, человек ведь не машина. У него, конечно, вырабатываются привычки, но если он время от времени их нарушает, это совершенно нормально. Она с нежностью смотрела, как он поглощает мясо, и про себя радовалась его отменному аппетиту.