Конец "Зимней грозы" - [52]

Побродив по обезлюдевшему, темному поселку, Кочергин не обнаружил действовавших полевых кухонь. Если они и встречались, то остывшие и с дочиста выскобленными котлами. Злой, тяжело переступая заплетающимися ногами, он вернулся к автобусу, сменил танкистом из дежурного экипажа вконец продрогшего и осоловевшего Мишу и, стараясь не потревожить Бережнова и Орлика на нижних полках, с трудом взобрался на второй этаж. Не успел заснуть, а его тут же начали расталкивать.

Ничего не соображая, Кочергин хлопал глазами: слепящий свет бил в окна.

— Извини! — увидел он перед собой Козелкова. — Откуда свалился?

— Э! Откуда. Почитай, с неба — едва там не оказался. А вообще-то из столицы нашей — Черноморова! Там чуток вздремнул. Сейчас храпану во все носовые завертки, пока не хватились.

— Что на Мышкове делал?.. Штаб корпуса разведывал?

— Не штаб — медсанбат. Раненых на трофейном автобусе туда возил. Разве Софье Григорьевне откажешь? К тому же мне генерал броневичок давно обещал. Поначалу-то в корпусе их целая сотня была! Так я сержанта, механика-водителя, взял и не зря — на броневичке возвращался!

— А трофейный автобус, что ж, там оставил? — сел он рядом с Козелковым на нижнюю койку.

— Оставил. На него броневичок выменял.

По обе стороны стола было пусто: очевидно, досыпал Кочергин в одиночестве.

— Кстати, Иван, нет ли у тебя перекусить чего? Который день щека щеку ест! А на твоем животе после визита в штаб корпуса поди блох давить можно.

— Вот! — вытянул тот из кармана шинели большой ломоть серого хлеба, переломил и протянул половину Кочергину. — Запить хошь?

— А чем богат?

— Да вот баклага, — тряхнул Козелков немецкой флягой, обтянутой серым сукном, — угощайся. Вчера у немца в танке позаимствовал. Не стесняйся, пробуй!

— Что здесь — спирт, коньяк, ром? — тряс булькающую флягу Кочергин, все более удивляясь выражению лица разведчика и подозревая подвох.

— Кофе с молоком! — покатился тот со смеху. — Не кофе, эрзац скорее всего… Я тоже поначалу обрадовался. Ан дрянь в общем оказалось — так, хлебово…

— Рад за тебя. Значит, снова с «бобиком»? — прошамкал набитым ртом Кочергин.

— Какое там! Чуть не пропали мы с ним. Не пойму, как нас немцы не переехали. «Бобик» они издалека обстреляли и сожгли, а кухни потом опрокинули и все раздавили…

— Как… раздавили?! — привстал Кочергин.

— Очень даже просто. Полуторки, что их буксировали, за «бобиком» шли. Светало уже. Гляжу — откуда ни возьмись навстречу танковая колонна. Большая, танков двадцать, не меньше. Смекаю: немцы! Норовят западнее Верхне-Кумского к Мышкове пробиться. Э-э-э! Не уйдем, поздно! Дал команду водителям разъезжаться в разные стороны. Как только мой сержант развернулся — бац! Полуось переднего моста полетела! Выскочили и бегом! Только заметил — водители полуторок и кто с ними был тоже машины бросили и в разные стороны…

— А что ж танки? — Он запрокинул флягу, выливая в рот остатки холодного кофе.

— Погоди! Бежим. Кричу: «Падай, заметят!» Упали. Я ремень расстегнул, кобуру — под себя. Снова кричу: «Да не лежи ты как я! Закинься иначе». Тут — бац! И от нашего «бобика» куски в стороны. Смотрю, горит!.. Патроны в дисках трещат… Танки ближе, ближе. Веришь, вся колонна промеж нас прошла! «Газики» расшвыряли, исковеркали. Все, что в кухнях было, по земле размазали. А нас не тронули. За убитых все ж сочли!.. Вы-ы-ых! Не проведи другой раз! И сейчас сквозь прищур в упор вижу нижние катки. Ползут себе по тракам! — зябко передернул плечами Козелков. — Капец, думал… Околеванец! Но даже уши не отдавили!

— Вот незадача! Насидимся теперь несолоно хлебавши!..

— О чем печешься! — притворно возмутился разведчик. — А что я жив, перед тобой — так этого тебе мало?

— Если учесть флягу и хлеб, — рассмеялся Кочергин, — более чем достаточно! Посмотрю, что сам завтра запоешь! Пехом вернулись?

— Бегом трюхали! Вишь, мокрый как мышь, хоть выжимай!

— Э-эх, зачем будил! За трое суток разок соснул! — широко, со вкусом зевнул Кочергин.

— Тоже вопрос!.. Я на твоей гретой койке хоть сотню минуток урву. А ты пулей дуй к Бережнову. Хватится, обоим не сдобровать!

— Пожалуй! Дрыхни, истребитель «бобиков»! Выходит, третий у тебя на совести?

* * *

Уменьшаясь, быстро размывались очертания стен Верхне-Кумского. В них уже затерялся спичечный коробок автобуса, оброненный войной где-то в центре плоской чаши степного простора, бурлящего то уходящей, то приближавшейся пушечной пальбой. Редкие гряды перистых облаков, чем-то напомнивших экзотические крылья фламинго, быстро затягивались дымкой, застилавшей вспаханный гусеницами снег. Дальше, к Аксаю, дымка эта сливалась с большими плешинами черной и голой выжженной земли. Впереди, из мутной ее пелены, там и сям вспучивались исковерканные, обгоревшие остовы танков, самоходок, орудий, бронетранспортеров, грузовиков Густо несло гарью, железной окалиной, сладковатым, тошнотворным смрадом тления. Объезжая нагромождения покореженной, обгоревшей стали, броневичок поворачивал в сторону балки Лискина, откуда накануне утром, после восстановления гитлеровцами переправ, появились первые колонны немецких танков. Бригады саперов спешно оборудовали КП на высоте 102,1 в двух километрах от Аксая, напротив поселка Водянский. Он чадил разрушенными домами на другом берегу реки. Кочергин поспел вовремя — танки сводной роты Орлика скрылись за высотой 147,7, немного выше переправы. Почти тотчас в гул заречной перестрелки вплелись частые удары танковых пушек на этом берегу.