Конец Желтого Дива - [52]

Мы собрались на последнее оперативное совещание. Вот они — все участники операции «По следам Желтого Дива»: я, то есть сержант Хашимджан Кузыев, мой непосредственный начальник, то бишь Салимджан-ака Атаджанов, полковник Али Усманов и энергичный начальник уголовного розыска товарищ Халиков. Все мы озабочены тем, как без особых инцидентов изолировать преступников; поэтому должны разработать тщательнейший план операции и не позже одиннадцати часов представить его в горотдел милиции на утверждение. А время, как известно, не ждет, надо торопиться. И вдруг — надо же! — откуда-то с улицы доносится крик:

— Ха-а-ши-и-им! Хо-о, Ха-аши-и-им!

Я подскочил на месте: так ведь это голос бабушки! Сердце мое затрепыхалось — а вдруг что случилось?

— Ха-а-ши-и-им!

Да, точно, бабушкин голос. Я его узнаю среди тысячи других. Так кричать может только она. Бывало, если я куда-нибудь запропащусь или заиграюсь допоздна, она забиралась на крышу, прикладывала руки ко рту рупором и звала меня точно так же: одновременно ласково и с обещанием взбучки.

Но сейчас-то?! Я за сотни километров от родного кишлака и, поди заберись она хоть на крышу колхозного правления, я бы все равно ничегошеньки не услышал. Фу ты, мне, верно, померещилось. Бывает ведь так, когда человек очень соскучитея, ему видятся и слышатся все те, по ком он тоскует…

— Ха-а-ши-и-им! — повторилось еще раз, громче и требовательнее.

— Бабуля моя! — вскочил я с места и выбежал из кабинета.

Так и есть, бабушка взобралась на скамью у входа, во все горло выкликает мое имя. Длинное платье опоясано белым платком, на голове темная шаль, в руке сучковатый посох, который она всегда берет с собой в дальнюю дорогу. Молоденький милиционер пытался ссадить бабушку с ее пьедестала: «Бабушка, нельзя здесь так орать, вы ведь находитесь у храма охраны общественного порядка!» На что та отвечала: «Отойди, не мешай! У нас все места общественные! Где хочу, там и кричу!» Затем опять затянула:

— Ха-аши-и-им!

— Бабушка!

— Хашим! Жеребеночек мой!

И пошло, и пошло, сами понимаете: объятия, поцелуи, всхлипы, похлопывания по плечу, опять объятия, опять поцелуи…

— Жив, мой жеребеночек?

— Жив, бабуля!

— Дай-ка обнимемся еще разок, свет моих очей. Ты почему это письма не пишешь домой?

— Служба, бабушка, времени совсем не хватает.

— Ах, чтоб пропала она, твоя служба! Изволновалась я вся! Иди теперь, поздоровайся с папой.

Обрадованный, я и не заметил отца. Стоит в сторонке — в пальто с бобровым воротником, на ногах кирзовые сапоги, на голове — шапка-ушанка. Пальто такое длиннющее, что полы волочатся по земле, как у иных городских модниц. Но не думаю, что пальто такое он приобрел в погоне за модой: купил первое, что попалось на глаза, вот и все. С плеча папы свисал тяжелый до отказа набитый хурджин. Он даже не догадался опустить его на землю, вовсю смотрел на меня. Глаза его влажны.

— Папа!

Он не спеша опустил хурджин на землю, сдержанно обнял меня, словно стесняясь. «Папочка», — пробормотал я, прижавшись к нему. Мне было почему-то жаль отца. Нелегко ему, бедняге, приходится: мама с бабушкой вздохнуть не дают, целыми днями в поле пропадает, а выдастся свободный часок — и тогда не отдыхает, все что-то мастерит, лишь бы руки были заняты!

— Смотри, как ты вырос, а?! Настоящий джигит! — сказал отец, вытирая ладонью глаза.

— Мама как, жива-здорова?

— А что ей сделается? Жива!

— А Доно, Айшахон?

— Бегают все…

— А Закир? Как у него дела?

— Неплохо, работает. Его наградили медалью. Сейчас на пальто носит.

— Ну и Закир!

Обмен информацией прервала бабушка.

— Кузы, хватит лизаться, поднимай хурджин да пошли, — скомандовала она.

— Товарищ Кузыев!

Я обернулся. У подъезда стоял Али Усманов. Я направился к нему.

— Хашим! — строгим окриком остановила меня бабушка. — Иди сюда.

— Товарищ Кузыев! — с некоторым раздражением опять позвал Али Усманов. Я невольно подтянулся, снова шагнул в его сторону. Но не тут-то было.

— Сейчас же вернись назад! — не менее строгим, чем полковник, голосом приказала бабушка и грозно стукнула своим сучковатым посохом об асфальт.

Вот так минут пять метался я, как олух, не зная, куда идти: послушаешь одного — другой рассердится, угодишь другому — первый обидится. Хорошо хоть полковник ушел и через минуту у выхода появился Салимджан-ака.

— Э-э, гости к нам пожаловали, да какие дорогие гости!

Он первым поздоровался с папой, который оказался на его пути, хотел было подойти к бабушке, но, видно, вовремя вспомнил, что я представил ее однажды колдуньей, осадил назад. А бабушка — что и говорить! — и не собиралась с ним обниматься-миловаться, о добром здоровье справляться. Она прицелилась указательным пальцем вытянутой руки в грудь полковника и немедленно пошла в атаку.

— По-моему, это и есть твой приемный папочка?!

Салимджан-ака опешил.

— Здравствуйте, уважаемая! — пробормотал он сконфуженно. — Милости просим… Однако подождите немного, мы советовались тут с Хашимджаном и надо бы…

— Знаем мы эти совещания! — взорвалась бабушка. — Хашим больше у вас не работает. Увезу его в кишлак. Он и дома может быть прекрасным парикмахером.

— Но послушайте, бабушка…

— Хашим, сдай эту их фуражку и точка! — И чтобы яснее обозначить этот знак препинания, бабушка снова стукнула палкой об землю.