Конец здравого смысла (сборник) - [128]

Первое, что он сделал, это поддал ногой бульдожий матрац так, что он перелетел через всю комнату к полному удовольствию собак, которые неправильно оценили положение: вообразили, что хозяин пришел в хорошем настроении и предлагает им игру. Но уже в следующий момент они поняли, чем пахнет эта игра и, после полученного под зады пинка, в панике бросились под диван.

Кисляков сейчас же передвинул свою постель на место постели племянницы. Все это было сделано молча, в то время как Елена Викторовна стояла посредине комнаты и, закусив от бессильного гнева губы, покрылась красными пятнами.

Кисляков решил, что теперь идет соревнование на крепость нервов, и мысленно сказал себе: «Черта перейдена!».

Обедал он теперь в столовой, а не дома. А когда приходил домой, то молча садился к письменному столу или ложился на свою постель. Теперь он уже не стеснялся лежать, сколько ему хотелось, и даже нарочно ложился в башмаках на одеяло, чего прежде особенно не выносила Елена Викторовна.

Если он прежде был деликатен, ходил на цыпочках, когда в комнате кто-нибудь спал или велся какой-нибудь серьезный разговор, то теперь он все делал с шумом и грохотом. Если он открывал буфет, то нарочно хлопал дверцами, если приходил поздно домой, когда уже все спали, он нарочно зажигал полный свет, на который даже собаки моргали и жмурились со своих матрасиков.

Когда подавали чай, он садился к письменному столу и делал вид, что читает. Но на самом деле не мог сосредоточиться и прочесть ни одного абзаца, так как все время прислушивался к тому, что делалось за его спиной. Думал о том, с какой, наверное, ненавистью смотрит на его макушку жена, и приготовлял полный яда ответ на случай ее обращения к нему. А иногда вдруг становилось жаль себя при мысли, что еще так недавно жена заботилась о нем, всегда замечала малейшую перемену в его настроении, и тревожно-заботливо спрашивала, что с ним, нет ли каких-нибудь неприятностей, не хочет ли он покушать чего-нибудь. Теперь он для нее хуже собаки, — если бы даже подыхал с голоду, она не пошевелится дать ему поесть.

Однажды у него испортились его дешевенькие черные часы. Тогда он решил взять золотые. Они всегда лежали в правом верхнем ящике комода, где хранились его вещи. Но когда он открыл ящик комода, там не оказалось ничего. И в то время, как он стоял над ящиком и думал о той бездне падения, в какую они скатились, вошла Елена Викторовна.

— Где мои часы?

— Часы мои, а не ваши.

Он не нашел, что возразить на это, но почувствовал, что руки у него теперь совершенно развязаны от всяких высших принципов. Теперь — борьба.

Елена Викторовна стала теперь более тщательно одеваться и если куда-нибудь уходила, то долго красила перед зеркалом губы и пудрила нос. Кисляков смотрел на нее и ненавидел всеми силами души за то, что она воображает, что еще может кому-нибудь нравиться. Но у него закрадывалось ревнивое чувство от мысли, что она прихорашивается не для него, а для других. А ведь сама не раз говорила, что другие мужчины для нее не существуют.

Дома же она ходила в распахнутом капоте, с нечесаными волосами, несмотря на то, что он теперь для нее был чужой человек.

Но главное было еще впереди. Придя один раз домой, он увидел, что комната разделена занавеской из двух простынь на две части. При чем ему отгородили не половину, а почти четвертую часть. Так что он сидел за своим письменным столом точно в прачечной.

Обеденный стол на половине Елены Викторовны был раздвинут на обе доски, и на нем лежали выкройки, куски материи, а за занавеской щебетали какие-то дамы. Очевидно, Елена Викторовна решила на деле применить свои таланты.

Кисляков увидел, что жизнь грозит стать невозможной. Он сидел в своем завешанном простынями углу, и ему раздражающе лез в уши голос жены. Она, делая примерку, оживленно говорила, смеялась неестественно, противно и угодливо, как смеются, чтобы понравиться заказчицам.

Ему казалось, что этот громкий, угодливый смех был направлен против него. Она, очевидно, хотела показать, что нашла выход и плюет теперь на своего мужа. Кисляков почувствовал вдруг себя нахлебником, которого не боятся беспокоить громким смехом и даже рады употребить все средства, чтобы его выжить.

По отношению к нему была введена политика полного игнорирования: мимо него ходили, ступая на полную ногу, говорили полным голосом, если он отдыхал после обеда. Даже тетка теперь разговаривала с собаками не шопотом, а в полный голос.

Елена Викторовна не только ни разу не предложила ему чаю, а даже тщательно стала запирать от него буфет, когда после чаю или после обеда убирала туда посуду.

Голос ее теперь постоянно раздавался то в коридоре, то в кухне, и если она воевала с жильцами, то в комнату входила разъяренная, как тигрица, и вульгарная, как торговка, уже без знаменитой зеленой ленты и в старом капоте с замасленными рукавами. Капот у нее не застегивался, и она только придерживала его рукой на толстой груди, а когда что-нибудь делала, то локтем прихватывала правую полу, чтобы она не распахивалась.

Было жутко смотреть на эту женщину. Она стала корыстна, жадна, притворна, бессердечна и, когда нужно, из материальных соображений, противно льстива и угодлива.