Конец января в Карфагене - [60]

И тут из уст диктора за кадром вторично прозвучало слово «казнь», настал черед уделить внимание одной из ее самых чудовищных разновидностей, и безупречно поставленный баритон вымолвил:

«… ежедневная битовая казнь».

Самойлов не увидел ничего нового. Ему доводилось целоваться с девочками, прикасаясь губами к губам, по мере способностей проявляя артистизм, действуя как в кино, и каждый раз было одно и то же — ничего нового, ничего особенного. Можно и не повторять.

На черно-белом экране, как на газетном листе, несколько секунд маячили Битлы, совсем ранние — с короткими стрижками, в пиджаках без воротников (сейчас в точно таком же ходит учитель физики Гриша Иткин), они, что называется, пару раз «рыпнулись» под фонограмму совсем другого времени — вторая часть «Сержанта», наиболее забойная и до обидного короткая, в отличие от той туркменской лажи, что Харрисон наверзал. В «Сержанте» вообще говна хватает. В Индии все дрянь — и кино, и музыка.

Самойлов остывал, сознавая, что зря сегодня удрал с уроков. Он был разочарован и собой, и сюжетом. В трехстах с лишним метрах матерился недовольный завхоз. Хитрые школьники спустя рукава перекладывали металлический хлам. Девочки отдельно от мальчиков занимались домоводством. И только он в одиночестве переживал очередное поражение, отдавая отчет, что этот самовольный поступок не останется без последствий.

Он выключил телевизор. Под окнами и в подвале громыхали ящиками два бухарика, совсем как до этого в кино, только громче и нахальнее. Третий, положив руки на борт грузовика, командовал, подражая голосом Высоцкому. Нашел, кому!

Самойлов взялся за фаянсовый грузик цепочки, уходящей в чугунный бачок под потолком уборной.

«One, two, three, four!» — отчеканил он, прежде чем смыть за собой. Пора отвыкать от детской привычки заполучить все подряд, в том числе и недавно поглощенный им кусок информации. Игра не стоит свеч. Надо же такое выдумать — «ежедневная битовая казнь»! ‘74-й год на дворе, через три месяца наступит ‘75-й.

Болтаться возле дома, в котором он живет, не следовало — кто-нибудь увидит и накапает. До шестого урока — до той самой математики, оставался почти час. Шагая в направлении школы, Самойлов снова попробовал отсчитывать шаги, но сбился и понял, что с математикой покончено бесповоротно. Может быть, ну ее?

Ему вдруг захотелось с тем же упрямством, что ранее влекло его к телевизору, ринуться, подчиняясь порыву, на поиски такого места в городе, где бы колдовское присутствие бабьего лета чувствовалось как можно сильнее, невыразимое никакими воплями, неописуемое словами. Теперь он совсем иначе относился к хрупкой тишине пустынных улиц — теперь ему хотелось не забыть, а запомнить. Он уже готов был сменить маршрут, но понял, что сделать это будет непросто.

Самойлов вспомнил, что его портфель заперт в слесарной мастерской.

4.03.2009

КУЗИНА

Фруктовое мороженое разобрали как всегда мгновенно. Его подвезли после обеда, когда многие уже начали сомневаться, что сегодня оно будет. Хотя тётя Люба Белостоцкая своих предупредила заранее, и они паслись под магазином чуть ли не с половины первого. Самый дешевый сорт — семь, иногда почему-то девять копеек за порцию. Дешевле могло быть только в воображении самых наивных пионеров — эти и мороженое по пять копеек покупали, и четвертую серию «Фантомаса» смотрели… Фруктовое действительно утоляло жажду и от него не пахло молочной кухней, но, если ковырнуть палочкой, оно напоминало кровавые плевки, втоптанные в снег перед входом в детскую зубную больницу.

Привезли немного — всего четыре ящика. Очередь погалдела и быстро рассосалась. Стало одинаково тихо — что на улице, что в квартире. Снаружи тарахтел компрессор, на кухне гудел холодильник. Самойлов был дома один. Он отворил дверь в прихожую, и узкое боковое окно в эркере. На письменном столе, прикрытом пляжной подстилкой (словно портрет Дориана Грея) лежала расшнурованная папка с вырезками из газет и журналов.

К Самойлову должны были придти, и в ожидании гостей он разбирался с материалом, отделяя нужное от ненужного. Ему было известно, что в его отсутствие эту папку регулярно просматривают и изучают на предмет порнографии, но до сих пор придраться к чему-либо так и не смогли. Потому что Самойлов кладет в нее исключительно то, к чему он примерно с третьего класса проявляет нескрываемый интерес: западная музыка, люди необычного вида, средневековье в его современных проявлениях (Ку Клукс Клан, культ Сатаны и т. п.) — в общем, вещи его сверстникам пока совсем не интересные, а взрослым якобы уже не интересные. Поскольку взрослых пугает и манит только «антисоветчина» и «голые бабы». Кстати, хорошо, что сегодня они, все до одного, куда-то разбежались — он подумал о домашних во множественном числе и с привычной неприязнью, как о подросших котятах.

Самойлова давно уже возбуждали и шокировали не картинки (типа груды ночных горшочков в «Обыкновенном фашизме», заимствованных с того же склада, что и в «Операции «Ы»), а порождаемые определенными звуками ощущения, и слова, и возникающие с их помощью образы: … а по другой стороне улицы ее всю ночь преследовала мужеподобная лесбиянка