Конец января в Карфагене - [61]

. Пальцы его левой руки дрогнули, нащупав под тканью рубец, обезобразивший поверхность стола.

А картинок все равно становилось все больше. И не только от того, что он не выбрасывал старые — детская мнительность не позволяла… Знаете, как школьники, прочитав у Куприна про «белые пятна во рту», воображают, будто «подхватили сифилис», ищут перед зеркалом знаки тления — морщины на лбу, мешки под глазами…

Все эти страхи здесь не при чем, попросту Самойлов больше не мог противиться воплощению своих желаний, а они — словно рыбки в перенаселенном аквариуме — плодились и дохли, заражая воду.

Совсем еще недавно ему хотелось, чтобы портреты военачальников и сказочных персонажей на открытках обернулись его лохматыми любимцами, а пионерский галстук — ковбойским платком. Ничего не вышло. Но вот уже второй сезон какие-то люди с оленьими и антилопьими рогами на обычных, как в паспорте, головах волокут ему со всех сторон то, чем он впервые в жизни успел пресытиться — фотокарточки Джими Хендрикса и «Роллинг Стоунз».

Близится время, когда ему придется, как можно точней уяснить себе, чего и когда он хочет — например, он точно хочет повидаться с этим ненормальным созданием сегодня, или нет?

А по другой стороне улицы за ней всю ночь бежала мужеподобная лесбиянка…

Самойлов неоднократно пытался вообразить внешний вид «мужеподобной лесбиянки», и неизменно возникала страница польского фотоальбома «Мой пёс».

Год прошел как сон пустой, но он так и не сумел восстановить загубленный им собственноручно «Let it Bleed». Каждый раз, внимательно прослушивая уцелевший обрывок ленты, он, словно терзаемый призраками раскаяния актер, мучился из-за того, что пропавшая часть с детскими голосами звучит у него в голове отчетливей того, что уцелело. Подумаешь, казалось бы, хор мальчиков! Можно подумать, здесь ими мало тошнят: «И молоды мы снова, и к подвигу готовы…»

Год прошел как сон пустой… Зато появился проигрыватель. Правда, без колонок. И, между прочим, никто из взрослых обитателей квартиры не был причастен к его появлению.

Страдальческий взгляд вытаращенных глаз, с укором, как на Распятии, обращенных куда-то в сторону. Растрепанные кудри и борода, поджатые ноги в лаптях. За выгнутым хребтом самодельные крылья, в данном случае бесполезные.

«Русский Икар» вращается, время от времени застывая в воздухе по желанию Самойлова. Он надел вырезку из журнала «Техника молодежи» на шпиндель выключенного проигрывателя.

Звонок в дверь прозвучал столь мелодично, что он не обратил на него внимания. Мелодичный звонок — подарок полоумному дедушке от армянина-валторниста, которому прошлой осенью была продана машина вместе с гаражом.

В левом углу над входной дверью звякнуло еще раз, и Самойлов скорыми шагами (так ходят по дому, когда никто не видит) пошел открывать. Прежний звонок, бережно убранный в кладовку, дребезжал по-школьному.

Вместо Элеоноры, предупредившей о визите по телефону, на пороге стояла юная Нэнси. В той же самой юбке из замши и лимонно-изумрудной водолазке — люрекс мерцал под лучами солнца, косо падавшими сквозь пыльное окно верхней площадки.

Самойлов сию минуту устыдился своей детской забавы с «Русским Икаром» (таким способом он изживает страх перед некоторыми картинками, напугавшими его в детстве) и, взяв девушку за запястье, втащил ее через порог в темный коридор. Нэнси спокойно подставил ему губы. От ее шеи и плеч пахло тяжелыми духами «Красный мак».

Самойлов снова уловил запах водорослей и морского песка в комнате у Сёрика, вспомнились «девять кило губной помады»… вагон повидла и еще один вагон секундных… стрэлочек, и еще один анекдот, который горячим шепотом рассказывал на линейке Ходыко. То был изжеванный и пресный анекдот-вопрос:

— Почему девочки, когда целуются, закрывают глаза?

— Не только девочки, — звонко, как армянский звонок, прозвучала убойная реплика Сермяги, и девственный Ходыко тут же смолк и покраснел.

— Слышь, Сэмми, Элик передает тебе громадное «сорри» за то, что ей надо позаниматься в музучилище с девочкой-ученицей. Элик задерживается.

«Сэмми» Самойлов хладнокровно поставил перед Нэнси пепельницу-ракушку.

— Ты давно стригся? — спросила Нэнси без снисхождения.

— Месяц… нет, больше… назад.

— Нормальный ход. Если к тебе не пристебутся до экзаменов, уже к июлю успеешь капитально зарасти…

Нэнси делает атлетическую затяжку и, выпустив дымовую завесу, грустно размышляет сквозь нее:

— … хотя, это, конечно, далеко-далеко не финиш. Не в плане длины волос, а в смысле твоей молодой жизни.

Самойлов готов пожаловаться, как трудно ему укладывать свои пепельно- серые вихры таким образом, чтобы ни синяк-директор, ни жирная классная не тыкали в него пальцем, как в главного врага, но воздерживается — надо вести себя взрослее. Вместо этого, он расхваливает «Sweet Freedom», сравнительно недавний альбом Хиппов, оцененный им не сразу. Все-таки трудно ожидать чего-то из ряда вон, после того, что уже сделано этой великой группой. Нэнси соглашается, подаваясь вперед кукольным личиком со слегка обрюзгшими щеками.

С опозданием появляется Нора, жестикулируя, проходит в комнату, несколько раз целует Нэнси, от волнения глотая буквы, падает в кресло (купленное после продажи гаража):