Конец всех песен - [18]

- Но моя совесть, - сказала она. - Могу я быть свободной от этого?

Его лицо помрачнело.

- О, да, конечно, ваша совесть. Я забыл про нее. Вы, значит не оставили ее в раю?

- Там? Где я имела самую большую нужду в ней?

- Я думал вы полагали иначе.

- Тогда прокляните меня как лицемерку. Все женщины таковы.

- Вы противоречите себе и явно без какого-либо удовольствия.

- Ха! - она первая покинула экипаж. - Вы отказываетесь обвинить меня, мистер Корнелиан? Не хотите играть в эту старую игру?

- Я не знал, что это была игра, Амелия. Вы встревожены? Ваши плечи говорят об этом. Я сконфужен.

Она обернулась к нему, ее лицо смягчилось. Недоверие в глазах быстро исчезало.

- Не обвиняете ли вы меня в женственности?

- Все это бессмысленно.

- Тогда, возможно, здесь есть какая-то степень свободы, связанная со всеми вашими жестокостями в Конце Времени.

- Жестокостями?

- Вы держите рабов. Походя уничтожаете все, что наскучило вам. Разве у вас нет сочувствия к этим путешественникам во времени, которых вы пленили. Разве я так же не была захвачена... и помещена в зверинец? И Юшарисп хотел купить меня. Даже в моем веке такое варварство запрещено!

Он принимал ее упреки склонив голову.

- Тогда вы должны научить меня, как будет лучше, - сказал он. - Это и есть "мораль"?

Она вдруг была ошеломлена величиной своей ответственности. Спасение она принесла в Парадиз, или просто вину? Она колебалась.

- Мы обсудим это со временем, - сказала она ему.

Они направились по извилистой мощеной тропе между низкими заборчиками из кустарников. Ранчо-репродукция в готическом виде ее идеала библейской виллы - ждало их. Пара попугаев примостилась на дымовых трубах, они, казалось, высвистывали приветствие.

- Он такой, каким вы оставили его, - сказал Джерек с гордым видом. Но в другом месте я построил для вас "Лондон", чтобы вы не тосковали по дому. Вам нравится ранчо?

- Оно такое, каким я помню его.

Он понял, что в ее тоне слышалось разочарование.

- Вы сравниваете его сейчас с оригиналом, полагаю.

- Он, в основном, соответствует оригиналу.

- Но остается "просто кожей", да? Покажите мне...

Она достигла крыльца, провела рукой по крашенным доскам, приласкала цветущую розу (из которых ни одна не завяла с тех пор, как она исчезла).

- Это было так давно, - пробормотала она. - Я тогда нуждалась в чем-то знакомом.

- Вы не нуждаетесь в этом теперь?

- О, да. Я человек. Я женщина. Но, возможно имеются другие вещи, которые значат больше. Я чувствовала, в те дни, что была в аду мучимая, презираемая, гонимая - в компании безумца. У меня не было перспективы.

Он открыл дверь с цветными стеклянными панелями. Горшки с цветами, картины, персидские ковры открылись в сумерках холла.

- Если имеются дополнения... - начал он.

- Дополнения! - она немного оживилась, осматривая холл недовольным взглядом. - Не нужно, я думаю.

- Слишком загромождено? - он закрыл дверь и приказал зажечься свету.

- Дом мог быть больше. Больше окон, может быть, больше солнца, больше воздуха.

Он улыбнулся.

- Я могу убрать крышу...

- Вы в самом деле можете! - она принюхалась. - Хотя здесь не так затхло, как я предполагала. Сколько времени вас здесь не было?

- Трудно сказать. Это можно узнать только поговорив с нашими друзьями. Они узнают. Мой диапазон запахов сильно расширился, с тех пор как я посетил 1896 год. Я согласен, что был слаб в этой области.

- О, все в порядке, мистер Корнелиан. Пока, во всяком случае.

- Вы не можете сказать, что вас тревожит?

Она ласково посмотрела на него.

- Вы обладаете чувствительностью, о которой я никогда не подозревала по вашему поведению.

- Я люблю вас, - сказал Джерек просто, - Я живу для вас.

Она покраснела.

- Мои комнаты такие же, как я оставила их? Мой гардероб остался нетронутым?

- Все там.

- Тогда мы увидимся за ленчем, - она начала подниматься по лестнице.

- Он будет готов для вас, - пообещал Джерек.

Он вошел в переднюю гостиную, смотря через окно на приятные зеленые холмы, механических коров и овец с механическими ковбоями и пастухами, все тщательно воспроизведенное, чтобы она чувствовала себя как дома. Он признавал в душе, что ее реакция обескураживала его. Будто она потеряла вкус к выбранному ею самой окружению. Он вздохнул. Казалось, было так легко, когда ее идеи были определенными. Сейчас, когда она сама не могла их конкретизировать, он был в растерянности. Салфетки, тяжеловесная мебель, красные, черные и желтые коврики с геометрическими узорами, фотографии в рамках, растение с толстыми листьями, гармония, с помощью которого она облегчала свое сердце - все теперь (потому что казалось, она не одобрила это) обвиняло его, как грубияна, не могущего доставить удовольствие какой-либо женщине, не говоря уже о самой прекрасной из когда-либо живших. Все еще в запачканных лохмотьях своего костюма девятнадцатого века, он опустился в кресло, положил голову на руки и задумался над иронией ситуации. Не так давно он сидел в этом доме с миссис Ундервуд и предлагал различные улучшения. Она запретила различные изменения. Потом она исчезла, и все, что осталось от нее - был сам дом. Как заменитель ей он полюбил этот дом. Теперь она предложила улучшения (почти такие же, как, в свое время, предлагал он) и Джерек почувствовал глубокое нежелание изменять даже один пальмовый горшок, даже один буфет. Ностальгия по тем временам, когда он ухаживал за ней, а она пыталась учить его смыслу положительных достоинств человека, когда они вместе пели гимны по вечерам (именно она настояла на часовом распорядке дня и ночи, которые знали в Бромли) заполнила его - и вместе с ностальгией пришло ощущение, что его надежды обречены. На любой стадии, когда она была близка к признанию своей любви к нему, готова была отдать себя ему, ей что-нибудь мешало. Почти как если бы Джеггет наблюдал за ними, намеренно манипулируя каждой деталью их жизни. Легче думать так, чем принять идею о настроенной против них Вселенной.