Конец старых времен - [70]

Ах, черт, поистине знакомая песенка — и если не ошибаюсь, до меня долетали порой ее отрывки, когда князь что-то тихонько насвистывал. Они восхищали меня, эти звуки, — и вот теперь я собираюсь предать их! Фи! Мне казалось, вновь я потерял свой корабль и своего капитана, который, придерживаясь за поручни, сходит теперь по трапу на берег, чтобы отсидеть в тюрьме за то, что плавал в поисках сокровищ. Мне казалось, вновь я убрал с глаз долой мои корабельные карты…

Я прилагал усилия, чтобы загнать князя в угол, но эти мои усилия, по самой своей сущности, жаждали поражения, как жаждет поражения целомудрие юных дев. Я готовил ловушки для князя, но смыслом их было всего лишь испытание, всего лишь протест, всего лишь спор о том, чьи принципы более жизнеспособны. Я желал князю конечной победы, я желал, чтобы он выдержал это испытание, и мое личное возмущение было уже совсем незначительным. Скажу вам правду: из-за этой злополучной пощечины я поднял больше шуму, чем следовало.

Между тем сеть затягивалась и пространство вокруг князя пустело. Алексей Николаевич отлично понимал, что происходит, и, став еще выше, еще высокомернее, поблагодарил за приятное время, проведенное им в Отраде, и заявил, что должен покинуть нас. На вопрос, отчего он так спешит, он отвечал, презрев насмешку:

— В Париже заседает совет белых. Сожалею, но долг обязывает меня явиться.

— О! — ответил мой хозяин, не скрывая усмешки. — Если речь идет о столь важном государственном деле, то мы не имеем права задерживать вас ни на минуту. Когда вы едете?

— Завтра, — бросил князь с ледяным видом.

Это слово было произнесено через два часа после того, как я заключил союз с претендентами на руку барышни Михаэлы. «Тем лучше, — подумал я, услышав решение князя, — по крайней мере он ускользнет от этих олухов и оставит их с носом». Однако радость моя длилась недолго. Вмешались Ян с адвокатом и, алкая торжества над противником, почти уже разбитым, стали отпускать шутки насчет того, что князь покидает их, не исчерпав до конца сокровищницу своих рассказов.

Ну вот, — сказал поверенный, — вы собирались просветить нас касательно способов возрождения России, а теперь, на самом интересном месте, отправляетесь в Париж! Это напоминает мне обычаи бродячих комедиаптов, которые тоже кормятся довольно странным образом: прибыв на место, они вывешивают на улицах объявления, афиши, истрепанные свои костюмы, тряпки, побрякушки, барабаны, парики, ангельские крылья, оружие — в общем, все то, на что можно уловить публику. А когда доходит до представления — комедиантов и след простыл, и никто их больше не увидит.

Так, — молвил князь, — стало быть, я вам напоминаю комедианта?

Да что вы! — воскликнул Ян. — Просто наш друг хочет сказать, что вы уезжаете, не выполнив своих обязательств.

Сравнение, к которому я позволю себе вернуться, — снова заговорил князь, — несколько хромает. Вы привыкли говорить так, чтобы никто не мог поймать вас на слове. Однако отговорки в сторону! Я вам что-то должен, господа?

Вы меня спрашиваете? — подал голос управляющий, и на висках у него вспухли вены.

Моим вопросом я отвечаю на смысл намеков и на тон ваших речей. Я вам должен что-то, господа?

Правильно, — сказал Ян. — Вижу, мы договоримся. Я напомню вам о маленькой игре, в которой вы приняли участие. Прямо или косвенно вы дали понять, что отлично владеете шпагой, а я и мои друзья хотим вам доказать обратное. Вы очень любите заключать пари — что ж, такое оружие как раз по вас. Мы предлагаем всего лишь шутку, но если вы окажетесь победителем, мы обязуемся поверить всем вашим рассказам. Я обещаю от лица присутствующих дам и всех остальных, что в таком случае каждое ваше слово мы примем на веру. Если же вы окажетесь побежденным, то примете наш приговор.

За все это время барышня Михаэла не промолвила ни слова, но я-то видел, как она волнуется. По выражению ее лица я понимал — она переживает нечто подобное тому, что делалось и у меня на душе. Она хотела положить конец своим сомнениям и разоблачить князя, — но во сто раз сильнее и во сто крат искреннее желала она, чтобы князь Алексей проучил нас.

Когда Ян кончил, с минуту длилось молчание. Я чувствовал на себе взгляд полковника, но мне было слишком трудно поднять голову. Я пересчитывал пуговицы на своем пиджаке, повторяя про себя в крайнем смущении: «Примет — откажется — примет — откажется…»

Наконец Алексей Николаевич произнес:

— Мне нет никакой нужды биться об заклад. Говоря это, он стоял перед паном Яном, вытянувшись во весь свой рост, словно статуя, изображающая благородство. Он слегка улыбался, и усы его едва заметно подрагивали. Но даже такой незначительный признак беспокойства достаточно красноречиво выражал, что старый враль и на сей раз говорит неправду. Ему важно было уйти как человеку, не терпящему оскорблений.

Тут, пока они так стояли лицом к лицу — князь заложив руки за спину, Ян с сигаретой в зубах, — в дело вмешалась Сюзанн. До той минуты я не обращал на нее внимания, но едва я увидел ее решительное лицо, как мне стало ясно, что ей уже все безразлично и она хочет говорить до конца. Она кинулась к князю, как тигрица, совершенно равнодушная к тому, что о ней подумают. С лицом, выражающим всю полноту преданности, всю полноту любви и верности, умоляла она его принять вызов.