Конец республики - [62]
— Когда появляется Хиос, не скажу Коос.
— Ход Афродиты! II, III, IV, VI очков!
— IX очков: Александр — IV очка, цвет юношества — IV, Хиос — I.
— Это похоронный исход! — воскликнул Эрос, — Хиос знаменует смерть, а юноша и Александр подвластны ей!
Голоса повышались. Антоний и Октавиан играли в петтею. На доске, разделенной пятью линиями на квадраты, проходила священная черта, разграничивая доску на две половины, и по пяти пешек ходили с обеих сторон.
Пешка Антония была окружена, и он задумался, как спасти ее; он пытался проникнуть на территорию Октавиана через священное место, где некогда находилась неподвижная пешка богов, но Октавиан не давал ему пройти.
— Испробую последнее средство! — воскликнул Антоний и занял свободное место справа между двух пешек Октавиана, но противник тотчас же выдвинул пешку, стоявшую раньше перед отодвинутой, и преградил ей путь с третьей стороны. — Проклятый ход!.. Ну, если я и проиграю, дорогой мой, у меня все же останется утешение, что в петтию женихов я — непревзойденный игрок. Помнишь, как я сбивал Пенелопу и ставил свой каменный кружок?
— Мне кажется, — улыбаясь, ответил Октавиан, — что я не уступлю тебе и в этой игре…
— Ты?.. — вскричал Антоний… — Да ты шутишь!… Нет? Ну, так приезжай ко мне в виллу, и мы сразимся на большом пространстве исчерченной земли… Я заказал рабу вытесать пешку Пенелопы, и она вскоре будет готова…
А пляска сменялась пляскою. Греческие, персидские, сирийские, египетские и армянские плясуньи показывали свое искусство, стараясь вызвать одобрительную улыбку Секста Помпея, но он, задумавшись, не видел ни плясок, ни игр, не слышал звуков инструментов и споров за столами.
Менас нагнулся к нему:
— Хочешь, я прикажу обрубить якоря, и ты станешь владыкой Италии и всех провинций римской республики?
Помпей медленно ответил:
— Увы, Менас! Тебе не следовало спрашивать меня об этом, а нужно, было действовать. Обычай гостеприимства и клятва, данная триумвирам, ненарушимы.
— Ты чересчур честен и справедлив, Великий, — вздохнул Менас. — Но помни: честные мужи никогда не приходят к власти. Что дала честность Сципиону Эмилиану? А ведь он был великий римлянин. Власть любит злодеев, палачей, демагогов, убийц. Власть любит кровь, а ты боишься крови.
XVII
После Мизенского мира состоялось обручение юной дочери Секста Помпея с молодым Марцеллом, сыном Октавии. Сама Октавия была беременна и ожидала родов. Антоний скучал, проводя дни и ночи в играх с Октавианом: кроме костей, он увлекался астрологами, петтеей, боями петухов и перепелок, но каждый раз проигрывал Цезарю и с досадой возвращался домой, вспоминая предсказание египетского прорицателя, который советовал ему остерегаться гения Октавиана, как более сильного, и вообще быть подальше от Цезаря.
Октавия родила дочь, и Антоний стал собираться в Афины. Однако отъезд задерживался непредвиденными обстоятельствами: то не хватало денег, то нужно было обсудить с друзьями, как начинать войну с парфянами, то связаться с союзниками или послать эмиссаров в восточные города с тайными поручениями.
Вторжение парфян в римские провинции удручало его, не давая спокойно спать. По ночам, вырываясь из объятий Октавии, он шептал, как одержимый манами: «Проклятые Пакор и Лабиен! Они захватывают наши земли»… И, успокоившись, говорил в раздумьи: «Парфия должна быть завоевана».
Уезжая из Рима, он нежно прощался с Октавией.
— Дорогая жена, — говорил он, — судьба влечет меня на Восток. Там я или возвеличусь, или погибну. Не смерть страшит меня, а неудача: неужели я не выполню того, о чем мечтал наш отец и диктатор — Цезарь? Боги свидетелями, как тяжело мне тебя покидать! Но я тешу себя надеждою, что скоро вернусь, и тогда мы заживем тихо и счастливо.
Рыдая, она прервала его:
— Умоляю тебя, муж мой, отбрось от себя мысль об этой опасной войне. Триумвир Красе погиб в борьбе с парфами, диктатор Цезарь долго готовился к ней, а ты… Нет у тебя ни средств, ни конницы, способной противостоять парфам. Кассий рассказывал, что в этой войне наиболее опасны пустыни и конница.
— Долг римлянина побуждает меня уничтожить чужеземца, вторгшегося в отечество. Молодой Лабиен, сын изменника, перебежавшего от Цезаря к Помпею, должен быть казнен, подлый Пакор — убит, а Парфия присоединена к Риму.
Обнимая его, она шептала:
— Муж мой, я знаю, что египетская царица завлекла тебя в свои сети, но, поверь мне, она, хитрая чужеземка, не может сравниться со мной в искренней преданности и чистоте любви… О муж мой, не променяй меня на египтянку, и я буду твоей верной служанкой и рабыней до самой смерти.
Она обняла его колени и, лобзая руки, продолжала умолять сквозь слезы. Антоний поднял ее и, поручив попечениям невольниц, поспешно удалился.
Уезжал с тяжестью на сердце. Октавиану сказал, сидя уже на коне:
— Гай, позаботься о своей сестре, а моей жене. Боги воздадут тебе за это.
Не слышал ответа Октавиана — стегнув коня плетью, быстро поскакал, оставив позади себя друзей, приближенных, а также египтян, которых оставила при нем хитрая Клеопатра, поручив им твердить Антонию о разнице между матроной и царицей, о величии, ожидавшем его в Египте, и о деле Цезаря, мечтавшего перенести столицу мира в Александрию.
