Конец республики - [113]

— Я не доверяю им, — заговорил Октавиан, грызя ногти, — они предпочитают мне Антония. Ты сомневаешься? Я предвижу действия отцов государства: заговор, затем посольство к Антонию с просьбой высадиться в Италии, воззвание к народу о поддержке борца за республику, за демократические свободы (Антоний — борец — ха-ха-ха!) и объявление меня врагом народа…

Агриппа пожал плечами.

— Ты чересчур подозрителен, Цезарь! Если бы то, что сказано тобой, ты произнес в присутствии отцов государства, они, возможно, выступили бы против тебя. А так как они об этом не помышляют, то ошибка, которую ты намерен совершить, будет двойной: во-первых, ты лишишь Рим сената, а это покажется квиритам весьма странным, и, во-вторых, возьмешь обузу на свою шею…

— По-твоему, и должен покориться сенату и зависеть от друзей Антония? — вскричал он. — Если это так, то не лучше ли примириться с Антонием, унизиться — ты этого хочешь?

— Я ничего не хочу, Цезарь, кроме твоей победы.

— Победы, победы! А есть ли надежда на нее? Нет, я твердо задумал увезти с собой сенат и действовать, как решено. Не будем же медлить!

Казалось, сама судьба благоприятствовала Октавиану: Амбракия, на помощь которой рассчитывал Антоний, не дала продовольствия, и в Амбракийском заливе среди моряков начался голод. Треть людского состава погибла от голода и болезней. Перебежчики доносили, что Антоний пополняет убыль людей земледельцами, погонщиками ослов и мулов, рабами и что эти люди неохотно идут на корабли.

— А в Патрах, — говорил старик-перебежчик, — начались разногласия. Клеопатра желает мира и требует, чтобы Антоний вернулся в Египет.

И словоохотливый старик, конюх Антония, рассказал, что из случайно услышанной беседы Деллия с Домицием Агенобарбом он узнал причину разногласий: на заседании сената речь шла о восстановлении порядка в Италии после победы над Октавианом и о возвращении Антония в Рим. Полководец не возражал, слушая речи сенаторов. А потом, когда он встретился с Клеопатрой, царица спросила его, правда ли, что он думает вернуться в Италию, Антоний уклончиво ответил, что Октавиан еще не побежден, а будущее находится в руках богов. Однако обеспокоенная Клеопатра не удовлетворилась этим ответом и стала упрекать Антония в непостоянстве и равнодушии к детям.

Выслушав перебежчика, Октавиан повернулся к Агриппе, стоявшему у бисселы:

— Слышишь? Там, где поселились несогласие и неурядица, быть беде. Муж и жена ссорятся, любовь становится не приятной, а надоедливой привычкой. Сторонники Антония и царицы непременно перегрызутся, а тогда… Ты знаешь, что будет тогда?

Выпроводив перебежчика, Агриппа сказал:

— Клеопатра обеспокоена судьбой Египта. Шестнадцать лет назад она ездила в Рим, чтобы покорить Юлия Цезаря, и это ей удалось: она была цветуща, прекрасна и благоуханна. А теперь отцветает, хотя красота ее еще не поблекла и производит чарующее впечатление. Но кого соблазнять, кого покорять? Только двоих — тебя и Антония.

— Меня не соблазнить…

— Остается один Антоний. Выпустить его из золотой клетки, чтобы потом опять покорять, — не безумие ли это? Понимаешь, Цезарь, победа Антония над нами — гибель Клеопатры; она умна и понимает это. Вот причина, почему она желает остановить войну…

— Это правдоподобно, хотя… Агриппа возмутился.

— Когда же ты, Цезарь, перестанешь, наконец, сомневаться? — вскричал он. — Клеопатра и ее сторонники желают мира, Антоний, друзья и сенаторы, окружающие его, — войны. Антоний объявил, что борется за республику, следовательно, он должен воевать, а потому откажет Клеопатре: для него бегство в Египет — признание, что борьба идет не за Рим, а за Египет, для ремлян же и сенаторов отказ Антония от войны — жизнь в изгнании, невозможность возвратиться в Италию без твоего согласия, Цезарь!..

— Ты остроумен, Марк Випсаний! Но кто поручится, что это так?

— Логика остается логикой. Ведь черный цвет ты не назовешь белым — не так ли?

Октавиан не стал спорить. Он был весел. Он любил противоречить собеседнику до тех пор, пока тот не доказывал очевидной истины наглядными примерами, опровергнуть которые было уже невозможно.

В этот же день окончательно решено было разделиться: Агриппа нападет на южные берега Греции, а Октавиан высадится в Эпире.

XXI

Разлад начался в Патрах. Все рассказанное перебежчиком Октавиану, оказалось правдой. Клеопатра требовала прекращения войны, Антоний отказывался.

В спальне был желтоватый полусумрак. Золотые кадильницы, поставленные на золотые треножники, распространяли тонкий запах аравийских благовоний. Изображения нагих богинь украшали стены, завешанные желтыми персидскими коврами, и статуи нагих сатиров; силенов и менад, разрисованные в желтый цвет, стояли вдоль стен. У изголовья широкого ложа, на котором полулежала нагая царица, стоял Приап с фаллусом, украшенным венками, — подарок Антония. Это была золотая статуя, отлитая по приказанию проконсула искусным литейщиком из слитков, захваченных в Армении.

Спальня казалась убежищем Наготы, и зловещая желтизна предметов — символом Разлада и Ненависти, вошедших в ночной приют отдыха. Так подумал Антоний, остановившись на пороге и не спуская глаз с Клеопатры.