Традиция американского «черного юмора» в отечественный литературный обиход просачивалась исподволь. Еще в советские времена переводили — как фантаста — иногда и впрямь фантаста Курта Воннегута. «Поправку 22» (под названием «Уловка 22») Джозефа Хеллера «протащили» как сатиру на американскую армию, и то в сокращенном виде. В 90-е годы ситуация кардинально изменилась. Не знаю, простое это совпадение или жесткая взаимосвязь, но параллельно с выходом добившихся относительного коммерческого успеха переводов из Тома Шарпа, слабого английского эпигона американских авторов «черной комедии», стали появляться и действительно сильные вещи действительно сильных авторов: Патрика Донливи, Джозефа Хеллера, Доналда Бартелми, Томаса Пинчона, Джона Ирвинга и, наконец, Джона Барта.
«Конец пути» — наверное, самый «черный» роман Барта. Целиком построенный на провокации. На постоянных подножках читателю, привыкшему — по «романтической» традиции — идентифицировать себя с протагонистом; здесь подобная попытка обернется нарастающим чувством дискомфорта. Все ползет, на что ни поставишь ногу. И я с трудом могу представить себе человека, который, дойдя до последней страницы «Конца пути», с готовностью взялся бы его перечитывать.
Условия человеческого существования в мире Джона Барта можно свести, пожалуй (при всей условности этой операции), к названию его более позднего текста: «Затерянные в комнате смеха». Смех в комнате смеха — смех странный и самый, наверное, близкий к истинной своей природе. Он не имеет ничего общего с тем, что мы ценим в смехе сегодня — с юмором, мягкой иронией, тем более с сатирой. Ирония и юмор — дети развитой личности, развлекающей себя (и прочих — по ходу) некоторым несовпадением личной точки отсчета с общепринятой. Сатира всегда социальна и утопична, она зубоскалит над миром уныло и тяжеловесно, ибо стремится его переустроить и потому прячет за кривой ухмылкой пророчество. В комнате смеха, напротив, мир издевается над человеком.
Отчего смешно? От того же, отчего бывает страшно. Когда возникает зазор между виденьем мира и истинной, не подлежащей именованию сутью, когда глянет в эту щель черный (для нас, дальтоников) глаз Бога — тогда смешно. Или страшно. Или же смешно и страшно разом.
Прямое утверждение этических — да и вообще каких угодно — императивов для Барта невозможно. Однако возможно преподнести их читателю через ту или иную ситуацию, способную «заразить» его ключевыми человеческими чувствами — беспомощностью, унижением и состраданием. Как в сцене смерти Ренни (отзвук «Госпожи Бовари» продолжает бродить по закоулкам литературной традиции) или в последнем не-разговоре между Джейком и Джо: два сидящих порознь в темных комнатах голых человеческих существа, соединенных черным телефонным кабелем, которым нечего сказать друг другу…
Город называется Вайкомико. Так и хочется перевести: «Что смешного?»
