Конец пути - [13]

Но есть определенный промежуток времени, по истечении которого я уже не в состоянии активно не любить себя, и когда сей предел дал о себе знать — что-то около пятнадцати минут восьмого, — я просто-напросто отправился спать. От наклонности к самоубийству меня спасала только глубина и ограниченная продолжительность черных чувств: по сути дела, эта моя привычка ложиться спать, как только жить становится невмоготу, эта способность прервать день в любой точке тоже была разновидностью самоубийства и цели своей достигала не менее успешно. Мои настроения были маленькие такие человечки, и когда я их убивал, они не воскресали.

Звонок в парадное разбудил меня в девять, и пока я встал, пока завернулся в халат, Джо Морган и его жена уже стояли у моей двери. Я удивился, но с радостью пригласил их войти, потому что понял, едва успев раскрыть глаза, что сон переменил палитру моих чувств: я ощущал себя совсем другим человеком.

Ренни Морган, которой меня тут же и представили, была весьма далека от моего идеала красивой женщины, ни дать ни взять жена привратника. Широкая кость, блондинка, сложение потяжелее моего, сильная на вид и вообще какая-то слегка избыточная — тот самый тип женщин, о котором (по крайней мере, об этой женщине точно) инстинктивно начинаешь думать в исключительно сексуальной терминологии. Хотя, конечно, нужен был еще и я, чтобы оценивать ее в сексуальной терминологии: мое послеполуденное приключение не могло не повлиять как на суть оценки, так и на вердикт.

— Вы как насчет чего-нибудь пожевать? — спросил я у нее, и их реакция меня обрадовала: они, судя по всему, были в прекрасном расположении духа.

— Да нет, спасибо, — улыбнулся Джо, — мы уже столько съели, что хватило бы на всех троих.

— Увидели у дороги вашу машину, — сказала Ренни, — и решили узнать, не изменились ли ваши планы насчет поездки в Балтимор.

— От вас, от Морганов, даже и в собственной норе не укрыться! — парировал я, как сумел.

Поскольку все мы были, кажется, настроены дружески и поскольку Джо и Ренни достало такта не делать cause celebre из fait accompli,[5] если можно так выразиться, я принес бутылки с элем из ящика, который у меня стоял на льду внизу, в кухне, и пересказал им в лицах весь мой день, опустивши разве что самые неудобослышимые детали (да и те скорее из смущения, нежели из желания пощадить чувства Ренни, которая, как мне показалось, была в достаточной степени свой парень).

Мы прекрасно поладили. Ренни Морган была оживлена, но, судя по всему, чувствовала себя не совсем уверенно; некоторые из ее ужимок — вроде привычки зажмуривать глаза и качать из стороны в сторону головой, если надо было продемонстрировать самый что ни на есть безудержный восторг, или весьма экзальтированная жестикуляция, когда она говорила, — были откровенно заимствованы у Джо, как, собственно, и сам строй ее мысли и манера выражаться. Было понятно, что, немало преуспев в желании во всем уподобиться мужу, она тем не менее ясно сознавала до сей поры существовавшую меж ними разницу. Если Джо случалось взять под сомнение высказанную ею мысль, Ренни дралась до конца, зная, что именно этого он от нее и ждет, но была в ее манере судорожная некая готовность уступить, как у школьника, боксирующего на уроке в спарринге с учителем физкультуры: Данной метафорой, если вы добавите к ней чуть-чуть от Пигмалиона и Галатеи, вполне исчерпывается все то, что я успел понять из их отношений в тот вечер, и хотя я ничего не имею против — в конце концов, Галатея действительно была замечательная женщина, а часть напористых юных бойцов и впрямь дорастает до Джина Танни, — но само присутствие двух этих равно волевых людей действовало ошеломляюще: я несколько раз ловил себя на том, что качаю на их манер головой в ответ на какую-нибудь особенно удачную реплику или, желая особо подчеркнуть сказанное, начинаю размахивать руками.

Что касается Джо, то после первого же часа общения стало ясно, что голова у него просто блестящая, одна из самых светлых голов, которые мне доводилось встречать. Он говорил, как правило, негромко и не торопясь, с легким южным акцентом, но было такое чувство, что медлительность у него не от природы; что это результат самоконтроля, желания держать в узде неуемную внутреннюю энергию. И только если в разговоре возникал особенный какой-то поворот, который на самом деле задевал его за живое, его речь становилась быстрее и громче — и он то ерошил яростным жестом волосы на голове, то тычком отправлял на место сползшие по переносице очки, а руки начинали говорить сами по себе, и достаточно внятно. Я выяснил, что и бакалавра, и магистра он получил в Колумбийском университете — первую степень по литературе, вторую по философии — и что докторская у него уже на мази, по истории, в Джонсе Хопкинсе, и осталось только представить сам текст диссертации. Вайкомико был родиной Ренни, а УКВ — ее альма матер: Морганы решили обосноваться здесь, чтобы Джо без помех и без спешки мог закончить диссертацию. Долгий, в целый вечер длиной, разговор с ним будоражил, стимулировал, возбуждал — я был под сильным впечатлением от его энергии, от его ума, сильного и емкого, от его свободной и вместе сдержанной манеры — и, как все будоражащее, в конце концов выматывал.