Конец прекрасной эпохи - [15]

Настолько сух, что, будучи охвачен

холодным бледным пламенем объятья,

воспламеняешься быстрей, чем лист

бумаги или старый хворост.

Но потолок не видит этой вспышки.

Ни копоти, ни пепла по себе

не оставляя, человек выходит

в сырую темень и бредет к калитке.

Но серебристый голос козодоя

велит ему вернуться.

Под дождем

он, повинуясь, снова входит в кухню

и, снявши пояс, высыпает на

железный стол оставшиеся драхмы.

Затем выходит.

Птица не кричит.

XII

Задумав перейти границу, грек

достал вместительный мешок и после

в кварталах возле рынка изловил

двенадцать кошек (почерней) и с этим

скребущимся, мяукающим грузом

он прибыл ночью в пограничный лес.

Луна светила, как она всегда

в июле светит. Псы сторожевые,

конечно, заливали все ущелье

тоскливым лаем: кошки перестали

в мешке скандалить и почти притихли.

И грек промолвил тихо: "В добрый час.

Афина, не оставь меня. Ступай

передо мной", — а про себя добавил:

"На эту часть границы я кладу

всего шесть кошек. Ни одною больше".

Собака не взберется на сосну.

Что до солдат — солдаты суеверны.

Все вышло лучшим образом. Луна,

собаки, кошки, суеверье, сосны —

весь механизм сработал. Он взобрался

на перевал. Но в миг, когда уже

одной ногой стоял в другой державе,

он обнаружил то, что упустил:

оборотившись, он увидел море.

Оно лежало далеко внизу.

В отличье от животных, человек

уйти способен от того, что любит

(чтоб только отличиться от животных!)

Но, как слюна собачья, выдают

его животную природу слезы:

«О, Талласса!..»

Но в этом скверном мире

нельзя торчать так долго на виду,

на перевале, в лунном свете, если

не хочешь стать мишенью. Вскинув ношу,

он осторожно стал спускаться вниз,

в глубь континента; и вставал навстречу

еловый гребень вместо горизонта.

1970

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА

Перевод заглавия: После нашей эры.

Диоскуры — Кастор и Поллукс (Кастор и Полидевк) в греческой мифологии символ нерасторжимой дружбы. Их изображение помещалось на греческих монетах. Греки классического периода считали богохульством чеканить изображения государей; изображались только боги или их символы; также — мифологические персонажи.

Лемнос — остров в Эгейском море, служил и служит местом ссылки.

Верзувий — от славянского «верзать».

Талласса — море (греч.).

Чаепитие

«Сегодня ночью снился мне Петров.

Он, как живой, стоял у изголовья.

Я думала спросить насчет здоровья,

но поняла бестактность этих слов».

Она вздохнула и перевела

взгляд на гравюру в деревянной рамке,

где человек в соломенной панамке

сопровождал угрюмого вола.

Петров женат был на ее сестре,

но он любил свояченицу; в этом

сознавшись ей, он позапрошлым летом,

поехав в отпуск, утонул в Днестре.

Вол. Рисовое поле. Небосвод.

Погонщик. Плуг. Под бороздою новой

как зернышки: «на память Ивановой»

и вовсе неразборчивое: «от…»

Чай выпит. Я встаю из-за стола.

В ее зрачке поблескивает точка

звезды — и понимание того, что,

воскресни он, она б ему дала.

Она спускается за мной во двор

и обращает скрытый поволокой,

верней, вооруженный ею взор

к звезде, математически далекой.

1970

Дебют

I

Сдав все свои экзамены, она

к себе в субботу пригласила друга,

был вечер, и закупорена туго

была бутылка красного вина.

А воскресенье началось с дождя,

и гость, на цыпочках прокравшись между

скрипучих стульев, снял свою одежду

с непрочно в стену вбитого гвоздя.

Она достала чашку со стола

и выплеснула в рот остатки чая.

Квартира в этот час еще спала.

Она лежала в ванне, ощущая

всей кожей облупившееся дно,

и пустота, благоухая мылом,

ползла в нее через еще одно

отверстие, знакомящее с миром.

2

Дверь тихо притворившая рука

была — он вздрогнул — выпачкана; пряча

ее в карман, он услыхал, как сдача

с вина плеснула в недрах пиджака.

Проспект был пуст. Из водосточных труб

лилась вода, сметавшая окурки.

Он вспомнил гвоздь и струйку штукатурки,

и почему-то вдруг с набрякших губ

сорвалось слово (Боже упаси

от всякого его запечатленья),

и если б тут не подошло такси,

остолбенел бы он от изумленья.

Он раздевался в комнате своей,

не глядя на припахивавший потом

ключ, подходящий к множеству дверей,

ошеломленный первым оборотом.

1970

«Время года — зима. На границах спокойствие. Сны…»

Время года — зима. На границах спокойствие. Сны

переполнены чем-то замужним, как вязким вареньем.

И глаза праотца наблюдают за дрожью блесны,

торжествующей втуне победу над щучьим веленьем.

Хлопни оземь хвостом, и в морозной декабрьской мгле

ты увидишь опричь своего неприкрытого срама

полумесяц плывет в запыленном оконном стекле

над крестами Москвы, как лихая победа Ислама.

Куполов что голов, да и шпилей — что задранных ног.

Как за смертным порогом, где встречу друг другу назначим,

где от пуза кумирен, градирен, кремлей, синагог,

где и сам ты хорош со своим минаретом стоячим.

Не купись на басах, не сорвись на глухой фистуле.

Коль не подлую власть, то самих мы себя переборем.

Застегни же зубчатую пасть. Ибо если лежать на столе,

то не все ли равно ошибиться крюком или морем.

1967-1970

Литовский дивертисмент

Томасу Венцлова

1. Вступление

Вот скромная приморская страна.

Свой снег, аэропорт и телефоны,

свои евреи. Бурый особняк

диктатора. И статуя певца,

отечество сравнившего с подругой,

в чем проявился пусть не тонкий вкус,

но знанье географии: южане

здесь по субботам ездят к северянам