Конец парада. Том 2. И больше никаких парадов - [10]

Нос остался на месте, как и половина рта с зубами, явственно видневшимися в отблесках огня… Просто удивительно, как отчетливо на фоне всей этой мешанины выделялись острый нос и зубы, чем-то напоминавшие пилу… Глаз беспечно пялился на остроконечную полотняную крышу хибары… Бедняга умер с ухмылкой на губах. Этот парень самым странным образом говорил даже после смерти! Она, вероятно, оборвала его на полуслове, хотя он все равно пытался произнести его до конца, в последний раз машинально выдохнув из легких воздух. Чисто рефлекторное действие, когда, по всей видимости, ему уже пришел конец. И если бы он, Титженс, уступил просьбе посыльного и дал ему увольнительную, тот сейчас был бы жив! С другой стороны, он поступил совершенно правильно, не отпустив бедолагу. Тому лучше было здесь. Как и самому Титженсу. За все время пребывания в части он не получил ни одного письма! Ни одного. До него даже сплетни и те не доходили. Ему не прислали ни одного счета. Только проспекты от торговцев подержанной мебелью. Вот они точно никогда им не пренебрегали!

И дома выходили далеко за рамки сантиментов. Что да, то да… Интересно, а если еще раз подумать о той девушке, у него внутри опять все перевернется? То, что это случилось, его только радовало, потому что показывало, насколько сильны в нем чувства… Он заставил себя о ней подумать.

Изо всех сил. Но ничего не произошло. Подумал о ее ясном, непримечательном, свежем лице, при одной мысли о котором сердце пропускало удар. Покорное сердце! Как первоцвет, причем не абы какой, а наипервейший, пробивающийся на опушке, когда через подлесок рвутся вперед борзые… Как сентиментально было сказать: «Du bist wie eine Blume»[2].

Чертов немецкий язык! Но тот парень был еврей… А говорить, что молодая женщина похожа на цветок, какой бы то ни было, не стоило. Даже себе. Это слишком сентиментально. Но назвать ее особым цветком все же можно. Такие слова к лицу мужчине. Это его работа. Во время поцелуя от нее исходил запах первоцвета. Но он, черт возьми, ее ни разу не поцеловал! Тогда откуда ему было знать, чем она в этот момент пахнет? Она была маленьким, спокойным золотистым пятнышком. А он сам, должно быть, евнухом. По темпераменту. В то время как парень, чей труп сейчас лежал перед ним, демонстрировал половое бессилие уже чисто физически. Впрочем, о покойнике негоже говорить как об импотенте. Но так оно, по всей видимости, и было. Надо полагать, именно поэтому его жена спуталась с этим рыжим профессиональным боксером Эвансом Уильямсом из замка Кох. Если бы он дал ему увольнительную, этот верзила наверняка его по стенке размазал бы. По этой самой причине полиция Понтарддулайса просила не отпускать его домой. Чтобы он лучше умер здесь. А может, и нет. Что лучше – умереть или узнать, что твоя жена шлюха и огрести по полной от ее дружка? На бляхах их собственного полка красовалась надпись: «Gwell angau na gwillth» – «Лучше смерть, чем бесчестье». Хотя нет, не смерть, ведь angau на валлийском означает «боль». Мучения! Мучения лучше бесчестья. Вот где скрывается дьявол! Что тут скажешь, парню с лихвой досталось бы и того и другого. Мучений и бесчестья! Бесчестья от жены и мучений от боксера, который не преминул бы его избить. Именно поэтому он и уставился в крышу, ухмыляясь половиной лица. Окровавленная сторона уже побурела. Как быстро! Она, эта сторона, напоминала собой мумию фараона… Парень родился, чтобы войти в число чертовых человеческих жертв. Чтобы умереть если не под артиллерийским огнем, то от удара профессионального боксера… Понтарддулайс! Это ведь где-то в уэльской глуши. Титженс как-то ездил туда на автомобиле по служебным делам. Вытянутая в длину, скучная деревня. Почему туда никому не хотелось возвращаться?..

Рядом раздался деликатный голос, так характерный для дворецких:

– Это не ваша работа, сэр. Жаль, что вам пришлось ею заняться. Хорошо, что убило не вас, сэр… Думаю, его приложило этой штуковиной.

Сержант-майор Коули, стоявший в шаге от Титженса, держал в руках увесистую железку, по форме напоминавшую подсвечник. Титженс вдруг осознал, что за миг до этого видел, как тот парень, Макензи, склонился над жаровней, накрывая ее обратно жестянкой. Какой аккуратный офицер. Гунны не должны видеть исходящий от жаровни свет. Край листа свесился вниз, слегка коснувшись плеча бедолаги. Его черты утонули в тени. В дверном проеме маячили лица нескольких человек.

– Нет, не думаю, что его прикончила эта железяка. Что-то гораздо большее… Скажем, кулак профессионального боксера…

– Ну уж нет, на всем свете, сэр, не сыскать боксера с кулаком, способным сотворить что-то в этом роде, – возразил сержант-майор Коули и тут же добавил: – Ах да, я вас понял, сэр… Вы, сэр, имели в виду жену Ноль-девять Моргана…

Прилипая подошвами к полу, Титженс двинулся к столу сержант-майора, на который второй посыльный поставил жестяный таз с водой. Рядом в фонаре с маскировочными шторками горела свеча; вода поблескивала, над белым дном таза колыхался полупрозрачный месяц.

– Сначала вымойте руки, сэр! – сказал посыльный из Понтарддулайса и добавил: – Отойдите чуть дальше, капитан.