Конец ордена - [63]

Вдруг понял: нет ее! Мираж, пустота! Война, Чума, Голод и Смерть смотрят в пустоту – и видят в ней своего вымышленного предводителя. И мнится им, что слышат они его нашептывание: "Убивай во имя, во благо…"

Боже, и он, он столько лет служил подобной пустоте!.. Уж не тяжесть ли этого служения не дает сполна насладиться невесомостью и тянет, тянет его теперь вниз?..

…Как неотвратимо, как стремительно!..

…Он хотел снова туда, ввысь. Но он снова стоял в своем кабинете напротив сидящего в кресле Мафусаила. Наверно, полет происходил вне времени, ибо в ушах еще не утих звук собственных слов: "У всех ли она есть, душа?.." Уже хотелось спросить совсем о другом: почему, почему прервался вдруг этот полет?..

А может, и успел спросить из того вневременья, ибо седобородый, с печалью глядя на него, ответил:

— Потому что твоя душа слишком отягощена и тянет тебя вниз. Ты много грешил, не так ли, бедный Федор?

— Много, — признался Серебряков. — Но я думал, что служу Истине… — И добавил, вдруг с ясностью осознав это: — Истине, которой нет. И убивал во имя нее…

— Бедный Федор, — повторил седобородый. — Ты повторил ошибку миллионов, населявших сей мир: был игрушкой в руках чего-то несуществующего, придуманного. И ты, я вижу, от этого сильно устал.

— Да, я устал, — согласился Серебряков. И только теперь во всем своем существе почувствовал эту непреодолимую, лишавшую воли усталость. Тело казалось невыносимо тяжелым после той невесомости в недавнем полете. — Но все-таки, — сказал он, — одно дело мне сделать удалось. Возможно, единственное доброе дело за всю мою жизнь.

Мафусаил посмотрел на него вопросительно. Виктор Арнольдович сказал:

— Мне удалось вас вытащить, и теперь вы наконец свободны.

И снова грусть, неземная какая-то была в глазах седобородого.

— Свободен? — спросил он. — Но – от чего? От этого мира, который вызывает у меня не меньше жалости, чем вы? Нет, на такую свободу я пока не имею права.

Значит, и это его действие было таким же бессмысленным, как вся его жизнь.

— И что же вы теперь будете делать? — спросил он.

— Дожидаться своего Ламеха, — был ответ.

— Но – где?

— Пока еще не знаю, — ответил седобородый. — Мир велик, где-нибудь, наверно, дождусь.

Виктор Арнольдович смотрел на него и не знал, что сказать. И не знал, кого ему сейчас более жаль, неприкаянного деспозина или самого себя, вдруг потерявшего почти все, что на протяжении стольких лет как-то оправдывало его существование.

РАССТАВАНИЕ

Уходят воды из озера, и река иссякает и высыхает…

Иов (14:11)

Какая-то отдаленная мысль все-таки тужилась облачиться в слова, но в этот миг раздался осторожный, словно извиняющийся звонок в дверь. Виктор Арнольдович (а может, Федуло – уже не знал, кто он теперь) пошел открывать.

В дверной глазок увидел какого-то пухленького незнакомца. Подумал: "Что если Колобуил?" – но рука уже сама отпирала дверь.

Нет, пожалуй, слишком кругл, чтобы быть проворным Колобуилом. Гость переступил порог и вежливо поклонился.

— Рад приветствовать, Виктор Арнольдович.

— Не помню чтобы мы были знакомы, — не слишком гостеприимно сказал Серебряков.

Тот широко улыбнулся:

— В таком случае разрешите представиться: подполковник Погремухин Орест Северьянович… Впрочем, это вы со мной не знакомы, а я с вами с некоторых пор заочно – весьма даже и весьма… Как профессионала вы меня просто восхищали некоторыми своими действиями, придумками. Поэтому очному знакомству рад вдвойне.

С недавнего времени страха у Серебрякова не было. Он сухо спросил:

— А подполковник вы, надо полагать – оттуда?

— Вы имеете в виду – из органов? — отозвался кругленький. — О, лишь в некотором роде! Чисто номинально, так сказать. Но вас это не слишком должно беспокоить, сфера моих интересов сугубо научная. И главным образом меня интересуете не вы, а тот, кого вы приютили на время.

Лишь тут Виктор Арнольдович несколько растерялся.

— С чего это вы вдруг взяли, что я приютил кого-то? — спросил он.

— Все просто, — не переставая улыбаться, ответил тот. — Радиомаячок! Кроме покойного генерала Рудакова, я один в нашем заведении знал, что к нему прицепили этот маячок; на него я и шел. Удивляюсь, как вы при вашем-то опыте его сразу же не сбросили!

Серебряков спросил:

— Вы пришли один?

— О, разумеется, один! Дело, видите ли, такого деликатного свойства, что посвящать в него кого-нибудь еще… Понимаю, понимаю, о чем вы думаете…

Видимо, и впрямь был понятливый, потому что Виктор Арнольдович думал сейчас о том, как запросто сможет одним движением руки сломать этому кругленькому шею и затем, прибегнув к услугам безмолвного Макарыча, обратить его в пепел и дым.

— …а потому, — с той же масленой улыбкой продолжал гость, — прямо с порога хочу сказать, что никакой опасности для вас я не представляю. Говорю это – во избежание… Ни подлинная ваша фамилия меня не интересует, ни то, каким образом вы помогли кое-кому покинуть этот мир. Собственно, весь мой интерес сводится только… Ах, Виктор Арнольдович, а что мы в самом деле – на пороге-то?

Серебряков пропустил его подальше в коридор, но там снова преградил путь. В одной комнате спала Наташа, в другой блаженно храпел Афанасий, в третьей находился Мафусаил – он не торопился кого-либо из них показывать кругленькому. Спросил: