Конец одной любовной связи - [48]

— Пойдем в бар? — спросил Генри.

— Сейчас, минутку.

Я пошел наверх и вынул дневник. Сорвал переплет, — он не поддавался, вылезали какие-то нити, все было так, словно я отрывал лапки птице — и вот дневник лежал на кровати, бескрылый и раненый, кипа бумаги. Последняя страница была сверху, я прочитал: «Когда я прошу боли, Ты даешь мир. Дай и ему. Возьми от меня, дай ему, ему нужнее!»

«Вот тут ты прогадала, — думал я. — Одна твоя молитва осталась без ответа. Нет у меня мира, и любви нет, только ты, только ты, — говорил я ей. — Я умею лишь ненавидеть». Но ненависти не ощущал. Я называл других истеричными, а сейчас сам впал в истерику. Я чувствовал, как фальшивы мои слова. Ведь на самом деле я не столько ненавидел, сколько боялся. «Если Бог есть, — думал я, — если даже ты, со всей твоей несмелой ложью, со всем распутством, можешь так измениться, все мы станем святыми, стоит нам прыгнуть, как ты прыгнула, закрыв глаза, навсегда, сразу. Если ты святая, это нетрудно. Этого Он может потребовать от каждого из нас. Чтобы мы прыгнули. А я не хочу». Я сидел на постели и говорил Ему: «Ты ее забрал, но я еще не Твой. Я Тебя знаю, Ты хитер. Это Ты ведешь нас на высокое место и показываешь все царства. Ты — Сатана, Ты искушаешь, чтобы мы прыгнули. А я не хочу ни мира Твоего, ни любви. Я хотел очень легкого, очень простого — Сару на всю жизнь, а Ты ее отнял. У Тебя великие замыслы, и Ты разрушаешь наше счастье, как разрушает жнец мышиную норку. Я ненавижу Тебя, Господи, я ненавижу Тебя, словно Ты есть».

Я посмотрел на кипу бумаги, ничью, как клок волос. Нет, хуже. Волос можно коснуться, поцеловать их. Я страшно устал. Я жил ради ее тела, я желал его, а у меня остался только дневник. И я запер его в шкаф, ведь он опять победит, если я его уничтожу и останусь совсем без нее. «Хорошо, — сказал я ей, — будь по-твоему. Я верю, что ты жива, и Он жив, но твоих молитв не хватит, чтобы я полюбил Его. Он обокрал меня, вот и я, как этот твой король, украду у Него то, что Ему во мне нужно. Ненависть — у меня в мозгу, а не в желудке, не на коже. Ее не устранишь, это не сыпь, не боль. Разве я не ненавидел тебя? Разве я себя не ненавижу?»

Я крикнул Генри:

— Иду! — и мы пошли рядом в «Герб Понтефрактов».

Фонари не горели, там, где пересекались дорожки, виднелись влюбленные, а на другой стороне стоял дом с разбитыми ступеньками, где Он вернул мне бесполезную, жалкую жизнь.

— Я думаю днем, как мы будем с вами гулять вечером, — сказал Генри.

— Да.

«Утром, — думал я, — позвоню врачу, спрошу, возможно ли исцелиться верой». А потом: «Нет, не буду. Пока не знаешь, можно придумать многое…» Я положил руку Генри на рукав, — поддержал его, я должен быть сильным за нас двоих, а он еще не понял толком своего горя.

— Я только этих прогулок и жду, — сказал он.

В начале я писал, что это — книга о ненависти, и, направляясь рядом с Генри к вечернему нашему пиву, я отыскал молитву, которая, кажется, отвечала этому, зимнему духу: «Господи, Ты сделал достаточно, Ты много отнял у меня, я слишком устал, слишком стар, чтобы учиться любви, оставь же меня в покое!»

Комментарии

Роман вышел в свет в 1951 г. как всегда в лондонском издательстве «Хайнеманн», а задуман был в 1948 г., когда, находясь на Капри, Грин, по его словам, увлекся чтением известного в Англии теолога, признанного авторитета римско-католической церкви Фридриха фон Хюгеля (1852–1925).

Однако критика вполне справедливо попыталась ввести роман в русло европейской литературной традиции, обнаружив общие ситуации, объединяющие «Конец одной любовной связи» с «Грозовым перевалом» Эмили Бронте (включение в повествование дневника героини), с «Возвращением в Брайдсхед» Ивлина Во (конфликт любви и религиозного чувства), а также с «Пустыней любви» Франсуа Мориака (сходство центральных женских образов). Эти сопоставления не помешали появлению резко неоднозначных оценок: рецензенты, далекие от церковных кругов, упрекали писателя в том, что он превратил художественное произведение в трактат по проблемам теологии, а многие католики, наоборот, усмотрели в книге оскорбление религиозных чувств.

Сложно отношение к своему детищу и самого Грина, который считал, что достоинством романа является его «простое и ясное» повествование и «искусная композиция, позволившая избежать унылого повторения событий в хронологической последовательности». Вместе с тем писатель, по его признанию, потерял интерес к роману, когда (еще до смерти Сары) «была исчерпана философская тема».

На фоне этих суждений выделяется восторженное высказывание Уильяма Фолкнера: «Это один из самых лучших, самых правдивых и трогательных романов моего времени». Не случайно такая оценка принадлежит именно создателю «Шума и ярости», где картина человеческого бытия, правда жизни, как понимает ее автор, раскрывается перед читателем в сочетании и противоборстве позиций, взглядов на мир различных рассказчиков. Те же цели с очевидностью преследовал и Грэм Грин, излагая драматическую историю любви Сары Майлз и Мориса Бендрикса устами обоих ее участников, даже привлекая на роль толкователя событий служащего частного сыскного агентства Паркиоа, рассматривающего ситуацию под чисто профессиональным углом зрения.