Конец одной любовной связи - [3]

— Посмотрите, — сказал Генри.

Он протянул мне письмо, не мое.

— Читайте, читайте, — сказал он. Какой-то его друг писал: «Человек, которому вы хотите помочь, должен обратиться к Сэвиджу, на Виго-стрит, 159. Он хорошо работает, хранит тайну, а сыщики у него не такие мерзкие, как обычно».

— Не понимаю.

— Я ему написал, что один мой знакомый спрашивает о частном сыске. Как это страшно, Бендрикс! Наверное, он все понял.

— Вы думаете…

— Я еще ничего не делал, но вот письмо, лежит, напоминает. Глупо, правда? Я совершенно уверен, что она его не прочтет, хотя заходит сюда раз десять в день. Я даже не убрал его в ящик. И все-таки — не доверяю. Сейчас она пошла гулять. Гулять, Бендрикс.

Дождь добрался и до него, — теперь он сушил рукав у газового камина.

— Как неприятно…

— Вы всегда дружили с ней, Бендрикс. Часто говорят, что муж хуже всех знает свою жену. Когда я вас сегодня увидел, я подумал: если я расскажу вам и вы засмеетесь, я сожгу письмо.

Он сидел у камина, вытянув мокрую руку, и не смотрел на меня. Меньше всего на свете мне хотелось смеяться, но я бы засмеялся, если бы мог.

— Что же тут смешного? — сказал я. — Хотя и подумать странно…

— Да, очень странно, — сказал он. — Наверное, вы считаете, что я дурак?

Только что я был бы рад засмеяться, а сейчас, хотя мне нужно было только солгать, вернулась былая ревность. Неужели муж с женой так едины, что приходится ненавидеть и мужа? Вопрос этот снова напомнил о том, как легко обманывать Генри. Иногда мне казалось, что он просто вводит Сару в соблазн (ведь если оставишь деньги в номере, соблазнишь вора), и я ненавидел его за то, что когда-то мне помогало.

От рукава поднимался пар. Не глядя на меня, Генри повторил:

— Да, считаете, что я дурак.

Тут вмешался бес.

— Нет, — сказал я, — не считаю.

— Значит, по-вашему, это… мыслимо?

— Конечно. Сара — человек, не ангел.

Он рассердился.

— А я думал, вы ей друг, — сказал он, словно это я написал письмо.

— Конечно, — сказал я, — вы знаете ее гораздо лучше, чем я.

— В каком-то смысле да, — мрачно ответил он, и я понял, что он думает, в каком смысле я знал ее лучше.

— Вы спросили, Генри, не считаю ли я вас дураком, а я сказал, что в самой мысли нет ничего глупого. Я ничем не обидел Сару.

— Да, Бендрикс, я знаю. Я очень плохо сплю. Проснусь и думаю, что делать с этим письмом.

— Сожгите его.

— Если б я мог!

Он еще держал письмо, и я решил было, что он собирается его сжечь.

— Или пойдите к Сэвиджу, — сказал я.

— Он не поверит, что это не для меня. Представьте, Бендрикс, — сидеть в кресле, где сидели столько ревнивых мужей, рассказывать то же самое, что они… Интересно, есть там приемная, чтобы мы не видели друг друга?

«Странно, — подумал я, — он не лишен воображения!» Чувство превосходства пошатнулось, мне снова захотелось поддеть его, и я сказал:

— Может, мне пойти?

— Вам?

Я подумал, не далеко ли я зашел, не заподозрит ли что-нибудь даже Генри.

— Да, — сказал я, играя с опасностью. Что такого, если он узнает немного о прошлом? Ему же лучше, научится смотреть за женой.

— Я притворюсь ревнивым любовником, — сказал я. — Они не так смешны, как мужья. Литература их поддерживает. Они — герои трагедии, а не комедии. Например — Троил[6]. Мое самолюбие в безопасности.

Рукав просох, но Генри не убрал руку, и ткань уже тлела.

— Вы правда готовы на это для меня? — сказал он, и я увидел слезы, словно он не ждал или не заслужил такого благородства.

— Конечно, Генри. У вас рукав горит.

Он посмотрел на рукав, будто тот горел не у него.

— Поразительно, — сказал он. — Нет, о чем я только думал! Рассказать вам и просить… об этом. Нельзя шпионить за женой через друга, да еще чтобы друг притворялся ее любовником.

— Да, это не принято, — сказал я. — И соблазнять не принято, и красть, и дезертировать, но это ведь все время делают. Без этого нет нынешней жизни. Кое-что я делал и сам.

— Вы хороший человек, — сказал Генри. — Мне нужно было выговориться, и все.

На сей раз он действительно поднес письмо к огню. Когда он ссыпал пепел в пепельницу, я сказал:

— Сэвидж, Виго-стрит, 159 или 169.

— Забудьте, — сказал Генри. — Забудьте, что я говорил. Это все чушь. У меня часто болит голова. Надо сходить к доктору.

— Дверь стукнула, — сказал я. — Это Сара.

— Нет, — сказал он. — Служанка, наверное. Она ходила в кино.

— Шаги Сарины.

Он пошел к двери, открыл ее, и лицо его стало приветливым, нежным. Меня всегда раздражала эта автоматическая реакция, она ничего не значила — нельзя всегда радоваться какой-то женщине, даже если ты влюблен, а Сара говорила (и я ей верил), что они никогда не были влюблены друг в друга. Куда честней, да и яростней, думал я, мое недоверие и моя ненависть. Во всяком случае, для меня она была полноправной личностью, а не частью дома, как статуэтка, с которой надо осторожно обращаться.

— Са-ра! — позвал он. — Са-ра! — фальшиво до невыносимости.

Что мне сделать, чтобы читатель увидел, как остановилась она в холле, у лестницы, и обернулась к нам? Я всегда считал, что не надо навязывать своих представлений, поставлять готовые иллюстрации. Вот меня и подвело мое мастерство — ведь я не хочу, чтобы вместо Сары видели другую женщину, мне надо, чтобы видели ее большой лоб, смелый рот, ее скулу, но изобразить я могу только неопределенное создание в мокром плаще.