Конец ночи - [48]

— Люблю я, сестра, наблюдать за людьми и выносить о них рассуждение. Глупые они, мирские. Вот нет у нас образования, а все ж мы умнее иного, кто в институтах учился. Безусловно, оттого, что знаем свое назначение. Они говорят, нет бога, и думают, все постигли. Спутники, дескать, запустили в небо и не нашли там господа. Им и невдомек, что бога нельзя увидеть. Смешно! Рассуждает какой-нибудь так, пыжится, дуется, хвалится своей премудростью, а я смотрю на него и вижу, как сатана его на сковородке поджаривает, а от него эдак, знаешь, дух жженый поднимается. Он кричит, а над ним, знаешь, зеркало большое такое висит, чтоб видел, как на пузе корочка розовенькая образуется. Отколупнет сатана корочку, попробует и опять поджаривает.

— Да перестань ты, не могу я! — испуганно шептала Ксения.

— А ты не бойся, чего тебе бояться! Мы свои души спасли, нам вечное блаженство предусмотрено. А они пусть жарятся. Как ты — не знаю, а я чист совестью. Нет на мне никакого греха. Иногда хочется в кино сходить, а не иду — нельзя. У нас, знаю, некоторые радио слушают. А я — нет. Я твердый, слово дал — не нарушу. А уж табак или там вино — терпеть не могу. От мирских мужиков на километр табачищем несет, как их девки целуют? Я в Томске при ресторане в гардеробщиках служу, так, поверишь ли, у иного от пальто, как от паровозной трубы, несет. Во накурился! А знаешь, кого я особенно не люблю? Директора нашего. Уж что моя должность незаметная, до кухни мы никакого отношения не имеем, польты стережем, а он и до нас добирается — зависть его берет, что чаевые нам посетители жалуют.

— Какие такие чаевые? — спросила Ксения.

Михаил снисходительно посмотрел на нее.

— Эх ты, овечка! Ну, подам я посетителю пальтишко, а он мне рупь, на чай, значит.

— За что же это тебе рупь, ты ж зарплату получаешь?

— Зарплата само собой, а рупь от посетителя за обслуживание, за вежливое с ним обхождение, значит… Ты думаешь, я себе эти деньги беру? Нет, я коплю, а потом общине пожертвую. Я много накопил. Останусь у вас — вашей общине отдам. Вот директору и завидно. Так ему в аду, знаешь, какие муки будут? Его сатана кормить будет разными кушаньями день и ночь. За измывание над людьми, за грехи, чтоб бога не забывал.

Страшная мысль пришла Ксении, она даже охнула от испуга.

— Что ж ты говоришь, брат, выходит, сатана помогает господу? — сказала и обомлела.

— А то как же! — проговорил Михаил и вдруг понял, о чем спросила Ксения, и испугался. — Помилуй боже! Молись, сестра. Ты ж сатану к господу приравняла. Молись!

Наконец Михаил ушел. Он опять не захотел остаться переночевать, как ни уговаривали его Афанасий Сергеевич и Прасковья Григорьевна.

Ночью мать часто просыпалась, прислушивалась к шуму дождя и ахала, гадая, успел ли брат Михаил добраться до города.

Утро было пасмурное, с деревьев летели холодные капли, в воздухе пахло мокрой травой, отсыревшим сеном. Серые тучи низко висели над землей. Во ржи недалеко от фермы стоял комбайн. Иван Кошелев вот уже второй час сидел во дворе фермы, мрачно курил. Петька Селезнев, его помощник, толкался около. Сегодня без баяна он был не так высокомерен с девушками и пытался даже шутить с ними, но, занятые работой, они только отмахивались от него.

Приехал на бестарке Афанасий Сергеевич, привез бочку с водой.

— Куда воду-то везти, бригадир? — спросил он. — Или сегодня без воды обойдетесь?

— Вези к комбайну, — сказал Иван. — Жди там.

— Это пожалуйста, — проговорил Афанасий Сергеевич, заглянул в свинарник: что делает Ксения, — и уехал.

Ксения мыла теплой водой поросят, она видела, как часто выбегала Зина, спрашивая Ивана: «Не распогодилось еще?», слышала, как он ласково отвечал: «Нет, сыро», — и хмурилась, чувствуя неприязнь и к Ивану и к Зине, таким откровенным в своей любви. И Петька Селезнев, без толку болтающийся по двору, был ей неприятен. И сама себе она была неприятна. Не могла Ксения забыть, как ходила вчера к клубу, как подглядывала из-за дерева. А зачем ходила, зачем подглядывала, она и сама не знала сейчас. Какое ей дело до Ченцова? И все же всякий раз, как на дороге слышался шум грузовой машины, Ксения будто цепенела: ей казалось, что это он едет.

И он приехал — привез кирпич. Ксения только что выгнала на пастбище свиней и стояла у изгороди, ломая в руках хворостинку. Она не оборачивалась, но слышала, как разгружали машину в дальнем углу двора, как поторапливал Алексей грузчиков, двух медлительных пареньков, как разбивались иногда кирпичи и как ругался тогда Алексей.

Наконец машину разгрузили, и Ксения почувствовала, что Алексей идет в ее сторону, — она слышала его шаги, вот он прошел мимо ворот свинарника, сказал кому-то: «Привет!», — вот остановился на секунду возле Ивана, засмеялся: «Загораешь сегодня?», — вот он уже совсем близко.

Кровь стучала в висках Ксении.

— Хризантема, не балуй! — крикнула она срывающимся голосом, хотя Хризантема, повизгивая от удовольствия, спокойно лежала в луже.

— С добрым утречком! — сказал Алексей за спиной Ксении.

Она слегка повернула голову, проговорила: «Ты это?» — и опять отвернулась.

— Слушай, Ксеня, — сказал Алексей, — вчера мне пришлось в город за кирпичом смотаться… Вот и не смог я на вечерку прийти.