Конец начала - [34]

   Судя по запаху, рыбу поймали вчера или даже позавчера. Но Джейн не жаловалась. Вахиава находилась почти в самой середине Оаху. До океана, конечно, недалеко, как и из любой точки острова, но рыба редко покидала берег. В Гонолулу очень много голодных.

   Впрочем, как и сама Джейн, многие были рады такому разнообразию. "Разве не замечательно?" - тут и там слышала она. Женщина села за стол, установленный на школьной игровой площадке, и принялась есть.

   У рыбы был привкус нашатыря и такой же запах. Если бы ей подали такую рыбу в ресторане до войны, она бы с гневом потребовала замены. Теперь же она съела каждый кусочек, каждую щепотку зелени, всю картошку без остатка. Тарелку Джейн облизывать не стала, хотя многие так и делали.

   Хоули обычно держались вместе. Как и местные японцы. И китайцы. И филиппинцы. Даже небольшая группка корейцев - те старались держаться как можно дальше от японцев. Некоторые местные японцы сотрудничали с майором Хирабаяси и оккупантами, однако остальные старались по возможности, не иметь с ними никаких дел.

   Джейн сидела и слушала болтовню вокруг, в основном, на английском, но звучали и другие языки. Было бы несправедливо винить во всех бедах жителей Вахиавы только местных японцев. Некоторые, в самом деле, считали Японию, а не США, своей родиной. В чём они виноваты, когда множество хоули изо всех сил показывали им, что те намного хуже них самих?

   К тому же, с оккупантами сотрудничали не только японцы. Через стол от Джейн сидел Сэмми Литл, по прозвищу Лыба. До войны он торговал подержанными машинами с военными из казарм Скофилда. Крупным воротилой он не являлся, но его процентные ставки находились на верхней границе, дозволенной законом, а машины оставляли желать лучшего. Он продолжал улыбаться и в эти дни. Так как бензин кончился, машины он больше не продавал. Однако продолжал успешно торговать с япошками всем подряд.

   Его Джейн ненавидела сильнее, чем Ёса Накаяму. Сэмми Лыба напрочь забыл о том, что он - американец. Если бы Гавайи захватили русские, эфиопы или аргентинцы, он торговал бы и с ними.

   - Египет... Неподалеку от Александрии... Монтгомери, - доносились до Джейн обрывки разговоров за соседним столом. Она прислушалась, но старалась делать это так, чтобы это не выглядело слишком уж откровенно.

   У кого-то за тем столом было незаконное радио, либо он знал такого человека. Новости, отличные от японской пропаганды, продолжали циркулировать по городу, как бы оккупанты ни старались.

   Джейн беззвучно выругалась. Люди переговаривались слишком тихо, и она почти ничего не слышала. Что там в Александрии? Немцы, наконец, прорвались? Или Монтгомери удалось всё-таки их сдержать? Выяснить это она не могла.

   Джейн посмотрела на кастрюли и чайники, среди которых повара готовили ужин. Она в тайне надеялась на десерт, хотя понимала, что именно она получит. Если весь этот кошмар когда-нибудь закончится, она пообещала себе, что больше никогда в жизни не притронется к рисовому пудингу. На Гавайях рос сахар и рос рис, но всё это вместе превращалось в клейкую массу, и ела она её лишь потому, что ничего другого не было.

   Джейн взглянула на руки. С каждым разом ей казалось, что они становились всё тоньше. Как скоро от неё ничего не останется? Недолго, и она прекрасно об этом знала. Поэтому она и не отказывалась от бумажного клея под названием рисовый пудинг. Калории - есть калории, и неважно, откуда они поступают.

   Однако повара не собирались сегодня подавать никакого десерта. Джейн снова выругалась, довольно грубо. Она уже устала постоянно голодать. Настолько устала, что...

   Неужели она всего год назад ходила в ресторан и заказывала мясо на косточке, которое не могла доесть? Она об этом даже не задумалась. Даже не взяла пакет, чтобы забрать остатки с собой. "Господи, какой же дурой я была!". Пробовала ли она говядину с тех пор, как япошки оккупировали Вахиаву? Вроде, нет.

   Джейн отнесла тарелку и ложку в посудомойку. Все обернулись на неё. Одна женщина что-то говорила другой, но как только Джейн встала, та сразу замолчала. Когда она прошла мимо и отошла достаточно далеко, женщины продолжили разговор.

   Желудок скрутило, словно она ничего и не ела. Обсуждали ли они её? Или того, кого она знала, и они об этом знали? Или о том, что творилось на окраинах Александрии?

   Что бы это ни было, Джейн об этом не узнает. Женщины ей не до конца доверяли, чтобы посвятить в свои тайны. До войны она обсуждала с третьеклассниками разницу между свободой и диктатурой. Она рассказывала, но сама тогда ничего не понимала. Разница заключалась в том, что люди говорили друг другу и в том, чего они друг другу не говорили, когда боялись, что кто-то может их услышать. Дело в доверии.

   А доверие в Вахиаве закончилось вместе с американским правлением на Гавайях. Если американцы вернутся, если звёздно-полосатый флаг будет вновь развеваться над школой, почтовым отделением и казармами Скофилда, вернется вместе с ними это доверие? И сможет ли оно вернуться, будучи разрушенным?

   И если не вернется, станут ли эти острова по-настоящему свободными?