Конец митьков - [3]

Чтобы экономить нервную энергию, зря не заморачиваться, мозг лишний раз не напрягать — и живопись митьков состоит из повторов. Поначалу мы этого еще стеснялись, стыдили друг друга: что, опять копию с перекопии написал? Потом стало нормой, что даже на выставке висят оригинал и несколько повторов. В этом был, впрочем, некий тонкий ритм, рифма, что ли; но не для создания ритма эти перекопии писались. Чтобы далеко не ходить за примером: у меня лично есть минимум 12 вариантов картины маслом «Один танцует» — конечно, несколько различных по цвету и размеру, горизонтального и вертикального формата, прозрачные и плотные, «с прописочкой» и «непрокрас» (митьковские искусствоведческие термины). Было бы демагогией заявить, что я ищу совершенства, подбираюсь к идеальному варианту. Это заказчик (или предполагаемый заказчик) хочет «Один танцует», и хочет не вариаций, а ту самую картину. Значит, хочет копию. (Так Митя, бессчетно повторяя шутку, словно бы продает пластмассовые штампованные изделия по цене золотого оригинала.)

Заказчик недоволен, если исполнитель представит копию, далекую от оригинала. Поклонники Гребенщикова явно не приветствуют его попытки на концертах по-разному, то так, то эдак, исполнить свою старую песню. Свистят: старый вариант подавай. Когда заказчиком является ребенок, которому рассказывают на ночь сказку, то один шаг в сторону от оригинала — побег. Мало того что ребенок каждый раз хочет одну и ту же сказку, он строгим, менторским тоном поправляет тебя, если ты заменил, адаптировал какой-нибудь сложный оборот.

Тут следует повторить обычную песню: а поскольку митьки у нас среднестатистический срез народа и если народ, если даже чистые сердцем дети малые любят только повторы...

Стоп, минуточку, чуть не забыл: а что я так некультурно, обывательски подхожу к вопросу, даже не упомянул про «вечное возвращение», любимую идею Ницше? Не упомянул про Энди Уорхола с его бесконечными сериями (кстати, просветление относительно того, как надо писать, Уорхол испытал, когда увидел сразу 18 авторских повторений «Беспокойных муз» Кирико). А философ Жиль Делез? Для него неустанно повторять — значит использовать пропущенные шансы. Теоретически обосновав повторение, Делез постоянно использует его на практике: «Сильная сторона мысли Делеза как раз в том, что он каждый раз находит возможность повторить уже повторенное» (В. Подорога).

Грамотный митек должен рассуждать так: на дворе у нас еще постмодернизм не кончился; и теория, и практика постмодернизма предпочитают инновациям повторение. «Серия перестает быть бедным родственником искусства», — провозгласил Умберто Эко. Безусловная оригинальность — понятие временное, сиюминутная мода, родившаяся в эпоху романтизма. Классическое искусство в значительной степени было серийным. Ведь Шекспир не стеснялся своих пьес — а они все без исключения являются римейками предшествующих историй. Так что если кто морду воротит от тысячекратного повторения чужой шутки — от бескультурья это, от незнания, что постмодернизм сделал повтора культ, — вот что ответит грамотный митек. Если он зачем-то хочет считаться постмодернистом...

5. Анекдоты

 На малогабаритной кухне Охапкина в 1978 году Митя непрерывно, без интермедий рассказывал анекдоты. Почти все они строились на повторах: например, Брежнев однообразно рассказывает иностранному гостю про одну картину Третьяковской галереи, вторую, третью («Картина большая. Много краски на нее ушло. Картина дорогая»), доходит до «Демона» Врубеля и понимает фамилию художника как указание на цену: «в рубль». Здесь в рассказе большие периоды повторов делают сбой на мелкие повторы-заедания: «Картина большая много краски на нее ушло, картина большая много краски на нее ушло, картина большая много краски на нее ушло (чем больше раз Митя повторял, тем смешнее)... но картина недорогая!» Этот анекдот, как и многие Митины, можно считать интеллектуальным: вот рассказчик и слушатель знают художника Врубеля, а Брежнев не знает.

Самый интеллектуальный анекдот, не про Брежнева, вспоминается примерно так.

Гамлет говорит Гильденстерну:

— Поиграй на дудочке.

— Принц, не буду.

— Слышь, ну поиграй!

— Да не буду я.

— Ну давай, поиграй, не ломайся.

— Принц, я не умею.

— Ну давай: ту-ру-ру-ру-ру! У-тю-тю-тю-тю!

— Не получится у меня.

— Слышь чего говорю-то: на дудочке мне сыграй!

— Не буду.

— Поиграй давай!

— Не, принц, не умею.

— На дудочке, говорю, поиграй!

— Принц, я не играю на дудочке. (Внезапно идиотское выклянчиванье, произносимое голосом дебильного ребенка, сменяется бешеным рыком.)

— А издеваться над людьми — можно?!

Анекдот возвышает слушателя, предполагая, что он не просто читал «Гамлета» или, по крайней мере, смотрел кинофильм, но способен на критическое осмысление полученной информации. Можно боготворить Шекспира — тем смешнее покажется анекдот. Да юмор — жестокое оружие, удобное для нечестного использования. Сродни терроризму.

Вот Лев Толстой известно как поднабрякнул отчего-то на Шекспира, сотни страниц потратил, пытаясь обидеть побольнее, поиздеваться над невнятностью, неуклюжестью многих мест в его пьесах, — а анекдот про дудочку достигает того же куда быстрее и обиднее, будучи неуязвим для встречной критики (а это и есть митьковский стиль).