Конец митьков - [23]

Но ведь мало того, что сочиненные Шинкаревым митьки объявились и стали от него чего-то требовать. И можно вспомнить те фантастические сюжеты, где Франкенштейн берет своего создателя за горло, — тут еще запутаннее: сам создатель превращается в свое создание. Ибо он, как участник той же группы и друг Мити, присоединился к играющим, т. е. стал митьком. Что его очень развлекло.

Став митьком, он уже с полным правом награждает их собственными чертами и проблемами. Он заставляет их пить по-черному, постоянно болеть и прибедняться. Он усиливает их беспросветную горемычность и безответственность. Он приписывает им свою ставку на поражение. Он еще заставляет их цитировать Кьеркегора. Нужно понимать так, что между просмотрами многосерийных телефильмов митек успел-таки почитать Шопенгауэра по-немецки — что, конечно, не портит текст. Логическое несоответствие входит в поэтику, в комический эффект. И главное, чем меньше логики, тем больше веры написанному!

А Мите приходится все это играть. Он вынужден со знанием дела оценивать всю мировую культуру (так и видишь, как Митя читает «Критику чистого разума» — конечно, с единственной достойной целью выяснить: митек ли Кант?). Склонный к бахвальству, он вынужден постоянно прибедняться и жаловаться: «Митьки всегда будут в говнище, — говорит Митя, потакая автору, но тут же, от себя, прибавляет: — И этим они завоюют мир». Автор в восторге: нахальный оптимизм героя его бесконечно радует. Да, Митя хороший актер и может сыграть то, чего нет, с подкупающей грацией и естественностью. А вот каково не склонному к мазохизму А. Флоренскому, у которого одна ипостась — барственность и которого Шинкарев лишил права раз в жизни съесть яичницу с ветчиной? (Вот, не хотела писать по-митьковски, но действительно — затягивает!)

Как только Шинкарев сам стал митьком, митьковство выплеснулось за рамки текста. О митьках и по-митьковски он говорит в статьях, в целом написанном в это время романе, в бесчисленных интервью. И там чего только не прочтешь. <...> Где-то в четвертой, кажется, части «Митьков» он писал, что митек — это Гамлет, Антон-Горемыка и Фальстаф в одном лице, а недавно я прочла в газете его статью, где он заявил, что митьки были задуманы как каталог национальных черт. И была статья, в которой он предлагает в монографии В. Малявина «Чжуан-цзы» читать вместо имени Чжуан-цзы «митьки» и таким образом получить еще одну главу «Митьков». Он называет митька то вечным образом, то явлением эпохи застоя. (А вообще вопрос: «кто такие митьки?» — закрыл Дмитрий Шагин, объявив: «Самое хорошее, что есть в людях во все времена, — к митькам относится». Да, Митенька не только ест на халяву, как Гаргантюа.) <...>

...Совершенно неожиданно и, конечно, независимо от воли автора произошла перестройка. Этот высший пилотаж времени вывел митьков на мировую орбиту, они едут в Европу, в Париж, в Нью-Йорк — и, заметьте, едут в качестве митьков. Эти поездки лишили митька его «социальной базы» — истинно братских отношений с сочувствующей молодежью, со своими почитателями и поклонниками: ничем не блещущим пареньком, неказистой, неважно одетой сестренкой, которая только от митька и услышит, что она самая любимая, самая красивая на свете. И конечно, плач о бедном Икарушке на фоне мировой славы воспринимался как фарисейство. Но герой мифа не должен меняться, и Шинкарев продолжает отстаивать право митька на горемычность. Он старается убедить, что митьку все равно плохо, ибо своим благополучием он не умеет пользоваться, и в Париже митька обижают телефонные автоматы. Но он мог бы этого не делать, он без того изящно справился с этим несоответствием, введя понятие ДЕМБЕЛЬ. ДЕМБЕЛЬ — это состояние, делающее человека малосимпатичным, но которое ему простительно ввиду мук, ранее испытанных. <...>

Именно в это время Шинкарев и создает свою «систему мироздания», модель вселенной. Там, в центре круга, где обычно помещают сакральный объект, он поместил митька — как наиболее совершенное творение Всевышнего. Я бы на него за это всерьез рассердилась, — если б он претендовал на то, чтобы к написанному им относились всерьез.

К тому же в центре помещен не Митя Шагин, а «митек настоящий». Т.е. Митя преобразованный? Усовершенствованный до идеала?

Ибо, конечно, предлагать Митю в качестве образца для массового молодежного движения, и тем более для всего человечества стало невозможно, так как с ним произошло нечто, в понятие «дембель» не укладывающееся. К нему пришла уже «слава настоящая», сравнимая со славой рок-звезды. И Митя раздулся, — а даже милое существо, раздувшись, выглядит чудовищем.

Настоящая слава всегда серьезно меняет дело. Если вначале митьки объявили, что принимают всех и со всеми братаются, хоть с милиционером, хоть со Змеем Горынычем, то ведь ясно, что знаменитый человек такую программу выполнить не может, каким бы запасом добродушия ни обладал. К тому же само качество знаменитости совершит отбор людей, которые к знаменитому приближаются. Приближаются, если без серьезной надобности, люди беспардонные. Хотя, что касается Мити, то беспардонность будет ограничена (справедливо наказана) его требованием подать на бедность. А мы в это время так обеднели, что не под силу стало подавать мировой знаменитости.